Гангстеры
Шрифт:
Например, Стене Форман. Его роман с секретарем Государственной инспекции по стратегической продукции закончился, и в ходе допроса этой дамы выяснилось, что Форман многократно и без разрешения находился в помещениях, где хранилась секретная информация. Возможно, следовало отметить ее неосмотрительность и даже нарушение служебного распорядка, но обстоятельства усложнялись тем, что начальник имел намерение уничтожить то, что впоследствии было обозначено как «сожженное письмо». Документ и был ликвидирован, однако зарегистрированная
Он порвал отношения с «СХТМ» после приватного выяснения отношений с Брауном, а опыт шантажиста подсказывал, что сложившаяся ситуация дает новый шанс.
— Но он перестал различать масштабы событий, — сказал Посланник. — Кто целится слишком высоко, выстреливает в воздух. В тех кругах, куда он метил, не было денег. Ему следовало держаться промышленников…
Как только Форман дал о себе знать, им занялся Посланник. Ознакомившись с частью материала и убедившись в его «вероятной подлинности», Посланник начал переговоры.
— Форман запросил пять миллионов. Мог получить и пятьдесят, если бы следил за картами. Но он оказался слишком наивным и ничего не знал о силах, которым бросил вызов.
И глазом не моргнув, Форман шагнул прямо в ловушку. Посланник не мог описать ее устройства, это была «профессиональная тайна».
— Какое-то время я держал его у себя, допрашивал, взывал к разуму. Я даже посвятил его в тайну… Он сидел передо мной, как вы сейчас…
Конни поймал весьма неприятный взгляд.
— А в животе у него лежал ключ. Прямо передо мной… — Судя по виду Посланника, дело обошлось ему дорого. — И вот он возникает снова, этот человек…
— Те допросы, — сказал Конни. — Он утверждал… такие вещи… что он сошел с ума…
— Поскольку он не сдавался, — ответил Посланник, — мне пришлось в конце концов исключить его.
— Как?
— Вы сами видели. Так я поступаю только с теми, на кого не действуют другие методы.
Большего Конни знать не требовалось. Мне он сказал:
— В ту минуту я чуть в штаны не наложил. Никогда в жизни так не боялся…
— В этом отношении, — продолжил Посланник, — ты полностью оставлен на мое усмотрение. Можешь повиноваться или сопротивляться. Но как — это решать мне. — Некоторое время он молчал, давая Конни возможность осмыслить сказанное, а затем спокойно произнес: — Тебе следует знать, кого ты защищаешь.
За этими словами последовала особенно долгая пауза, в течение которой Конни имел возможность обдумать услышанное и по-настоящему прочувствовать, что значит быть посвященным, а также представить, каково стать «исключенным».
Посланник умел использовать молчание как инструмент пытки.
— Что будет дальше?
— Да, — повторил Посланник, — что будет с посвященным?
— Моя дочь работает… то есть, работала у этого Роджера Брауна… — сказал Конни.
— Я знаю, — отозвался Посланник.
— Она была…
Посланник перебил его:
—
— Вот как? — произнес Конни. — И это знаете?
— Не шеф ли виновен?
— Браун?! — воскликнул Конни. — Никогда!
— Он мастер по женской части. Всегда таким был. Он добился недосягаемости, но и ему, возможно, нужен Форман. «Сожженное письмо» в его руках могло бы открыть многие двери.
— Ей ничего об этом не известно.
— Папы, — произнес Посланник. — Что они знают о своих дочерях…
— Ей ничего об этом не известно! — похоже, слова Конни прозвучали убедительно. Посланник глубоко вздохнул и встал, чтобы пройтись после долгого неподвижного сидения в кресле.
— Следовательно, то, что этот Роджер Браун осведомлен о ваших связях с Форманом, исключено? — Посланник остановился и бросил взгляд на Конни. — Равно как и то, что Браун обрюхатил вашу дочь? — Еще один взгляд. Конни кивнул. — Я принимаю ваше предложение о взаимных услугах. Хотя мог бы и не принимать. Надеюсь, вы понимаете, что я в любом случае мог бы заставить вас говорить.
— Понимаю, — ответил Конни.
— Но лучше попробуем справиться с помощью… цивилизованных методов. Не возражаешь, если я все же начну с разговора с этим самым… Роджером Брауном?
— Не возражаю. Зачем мне возражать? Я и сам пытался с ним говорить.
— Он посвящает некоторые усилия благотворительности, — сказал Посланник. — Теперь же ему могут воспрепятствовать.
— Это необходимо?
— Нет, но кто знает.
— В таком случае, — произнес Конни, — мне сказать нечего.
— Хорошо.
Посланник вышел в прихожую, надел плащ и шляпу и произнес:
— Я дам о себе знать.
Впоследствии Конни утверждал, что не слышал, как ушел этот человек — ни шагов, ни хлопнувшей двери.
Все это происходило в то время, когда я сидел в приятном одиночестве своей теплицы, рассматривая розу в узкой вазе на столе. Передо мной стояла задача с помощью одной тысячи слов раскрыть тему «Роза и смирение». Мне до сих пор неизвестно, что за умник выдал эту тему, истолковать которую можно было как угодно: роза и интерес к ней как знак смирения — или, наоборот, красота розы как призыв к борьбе за истинное и прекрасное.
~~~
У меня в кармане лежала бутылка виски, и я бы с радостью достал ее, но чувствовал, что делать этого не стоит. Конни держался на спидах, и я решил, что комбинировать их с крепким алкоголем крайне нежелательно. Поэтому виски осталось нетронутым, как и многие другие вещи, за которые я никак не мог взяться: факты, предположения и откровенная ложь. Кое-что из этого было унизительно, остальное — просто невыносимо. У меня не было сил думать о них, сидя в конторе Конни.