Гангутцы

Рудный Владимир Александрович

А русских по рукам и ногам сковал пресловутый «нейтралитет». Зона действий — полуостров. За пределами его границ — «нейтральная» Финляндия. Там немцы укрывались от преследования. Оттуда они нападали. Гнаться за ними, нарушать границу генерал Кабанов запретил.

Первый «юнкерс» сбили над бухтой, где стояли торпедные катера.

Экипаж «юнкерса» выбросился на парашютах. Матросы вытащили немцев из воды.

Белоус просил привезти немецкого летчика на аэродром.

Тот вошел в командный пункт эскадрильи надменный, презрительно улыбающийся.

«Я еще вам пригожусь, когда фюрер победит», — говорил его самоуверенный вид. Он выпятил грудь в медалях, свастиках, крестах. Ленточки, эмблемы в честь побед над странами Европы.

Немец глянул на Белоуса. Куда девалась вся выправка, спесь! Поблек мундир. Потускнели жалованные фюрером бляхи. Страшное у этого русского летчика лицо. И какая ненависть в черных глазах… Одна ненависть!

Белоус заметил, какое впечатление он произвел на пленного, протянул было руку, чтобы сорвать с фашиста его кресты. Но тотчас отдернул.

— Скажи ему, мы все такие! — бросил он переводчику и вышел из командного пункта.

Он даже не чувствовал профессионального любопытства к противнику. Летчики изучали типы иностранных самолетов, тактические данные, вооружение, скорость, броню. Белоус не успел разобраться, что верно, что преувеличено, что устарело. Слишком мало боев, война — впереди. Фашистского летчика он видел впервые. Об этом рассказывали товарищи из Испании. Но живых фашистов он раньше не видел и не изучал. «Разобьем! — подумал он сейчас. — Только бы побольше самолетов!»

Белоус приказал извлечь из воды и доставить на аэродром все, что осталось от самолета: части кабины, плоскостей, фюзеляжа. Все это привезли и сложили в стороне от КП, где Белоус создал своеобразный тир. С разных дистанций, под разными углами и разными пулями он стрелял в немецкую броню. Стрелял, пока не установил, с какого расстояния и какими пулями пробивается немецкая броня.

На Ханко прилетел Игнатьев.

На аэродроме тишина. Пахнет бензином и цветами. Вянет нетронутая сирень. И кажется — все в зное дремлет.

Перед стартом в ровном ряду «чайки». Дежурные летчики в шлемах, при парашютах сидят в кабинах «чаек», борются со сном. Техники замерли, прислонясь к плоскостям боевых машин.

А на командном пункте, положив голову на руки, спит, сидя у телефона, Белоус. Он устал, устал так, что мог спать минутами, урывками, спать между телефонными звонками, между посадкой и взлетом, между первым и вторым блюдами обеда, забыться и сразу вскакивать в полной готовности…

Игнатьев разбудил Белоуса.

— Потери есть?

— Бомбят нещадно. Но потерь пока нет.

— Сейчас примем от вас дежурство. Передохните.

— Вот хорошо! Ребята смогут хоть отоспаться. Впрочем, надо строить укрытия…

— Отдохните. Мои помогут строить. Слыхал, Антоненко сбил над Таллином бронированный «юнкерс»?

— Слыхал, комиссар. У нас тут был митинг. Гриша Семенов тоже одного приземлил.

— Где семьи?

— Всех отправили в тыл. Кабанов позаботился. Только

моя егоза здесь.

— Катюша?

— Осталась. Воевать хочет. Просится в госпиталь.

— Да ей же нет шестнадцати лет! Надо было силой отправить.

— Я не волен над ней. Говорит: комсомолка, долг. Имеет, мол, право. И кроме того, ей исполнилось шестнадцать…

— И мы, понимаешь, были комсомольцами… А где семья Касьяныча?

— Тоже отправили. На турбоэлектроходе «Иосиф Сталин». Из Таллина они поедут в Кронштадт. Не знают, что Касьяныч в Таллине.

— Что ты говоришь?! Расстроится наш Касьяныч. Он все просится на Ханко. Вот, смотри, он Алику прислал подарок…

Белоус разглядывал обломок фашистского самолета.

— Так. Значит, и броня не спасла… Хорошо бы этот подарочек показать нашим зенитчикам. Плохо стреляют. Не верят, что броню можно прошибить… А мы тоже броню изучаем. Пробиваема.

Игнатьев спрятал кусок брони в карман кителя.

— Буду в политотделе базы — отдам бригадному комиссару. Впрочем, сначала покажу твоим летчикам. Знаешь, где сбил Касьяныч этого подлеца? Над электроходом. Когда фашист зашел с бомбами на наших жен и детей!..

* * *

Боевые корабли из гаваней Ханко и Прибалтики вышли в море. Эскадренные миноносцы отряда легких сил, минные заградители «Урал» и «Марти» ставили минные заграждения на подходах к устью залива, к базам. Тральщики искали и уничтожали мины, густо поставленные противником. Подводные лодки, сторожевики, торпедные катера, «охотники» искали встреч с германским флотом. Но фашисты избегали сражений. Они подстерегали наши корабли у стенок, при стесненном противозенитном маневре. Они стремились сдавить балтийцев в гаванях, лишить берега, баз, справиться с русскими морскими силами без прямого, открытого боя, напором с суши. На море были первые потери от вражеских мин и бомб.

До Гангута доходили вести о тяжелых сражениях на огромном фронте от Черного моря до Заполярья. Немцы шли вперед, и тяжко было бойцу со стороны следить за этим. А на Гангуте воевали только летчики и зенитчики. Гангут ждал приказа. Приказа нет — стрелять нельзя. Ожидание это казалось труднее боя.

На Утином мысу командир батареи не отходил от стереотрубы: то примерялся к башням финских маяков, то искал врага в море.

Однажды он поймал в окуляры финский миноносец.

— Дальномерщик! — неистово прокричал командир батареи. — Дистанцию!

По всей батарее покатилось: «Дистанция!.. Прицел!..» Набрав полные легкие воздуху, командир выпалил:

— Бат-тарея…

Но, вздохнув, опустил руки.

— Дробь. Отставить.

— Ущучил я миноносец, — доложил он по телефону Гранину. — Разрешите открыть огонь?

— Точнее надо докладывать. Чей миноносец?

— Финский.

— Вот и хорошо, что ущучил… А то ваши дальномерщики за три версты только силуэты девок различают!..

Гранин тут же позвонил на командный пункт артиллерии: