Гапур — тезка героя
Шрифт:
— Если уж браться за создание такого произведения, — дядя повел рукой в сторону портрета, — то надо было предварительно обсудить этот вопрос со мной. — Он оглянулся на бабушку. — С уважаемой Хагоз… В конце концов, даже со своей мамой мог бы посоветоваться. Но ты пренебрег мнением близких и, конечно, испортил все дело… Улавливаешь мою мысль?
— Не улавливаю, — сказал я.
— Бабушка правильно заметила: ингуши чтят старших. И ты хорошо сделал, что дал уважаемой Хагоз почетное место. Она сидит рядом с сыном. — Дядя Абу передохнул и покрутил свой ус, собираясь с мыслями. — Но где
Я молчал. Мама тоже молчала. Но я заметил, как смеются ее глаза. Я сначала не понял, почему они смеются. И правда, чему улыбаться? Меня ругают, а она улыбается, — обидно даже. Но потом у меня мелькнула мысль, что мама смеется не надо мной, а над дядей Абу. Прервать старшего она не могла. Вот она и сказала мне всё смешинками в глазах.
Еще недавно я слушал дядю Абу серьезно и внимательно. Я так переживал, что порой горлу становилось душно. Мне было жалко до слез своей работы: надо же, я старался изо всех сил и, если говорить правду, все мои рисунки, вместе взятые, не стоили нынешнего!
Конечно, в семейный портрет проскочили кое-какие ошибки. Я, например, не нашел достойного местечка для того, чтобы устроить дядю Абу. Я забыл нарисовать ему усы. Ну и что? Разве из-за двух-трех промашек надо губить большую и хорошую работу?
Я думал так до тех пор, пока не увидел смешинки в маминых глазах. А как их увидел — все изменилось. Я уже не принимал всерьез насупленных бровей дяди. Его суровый вид не пугал меня. И то, что он говорил сейчас, не казалось мне страшным, а казалось скучным.
Спасибо маме, она мне очень помогла!
— Да, советоваться со старшими надо, — сказала бабушка, глядя почему-то не на меня, а на дядю Абу. — Вот я тебе тоже посоветую: если хочешь быть похожим на свой портрет, сбрей усы…
Дядя Абу даже привстал.
— Такая умная женщина, а говоришь бог знает что!
— Что же я особенного говорю? — Бабушка развела руками. — Я дело говорю!
— Усы — признак мужского достоинства, — торжественно заговорил дядя. — Усы — это…
— Не голова! — прервала его бабушка. — Вот наш председатель колхоза Магомет, он ходит без усов, но кто посмеет сказать, что он не мужчина? А учитель Гапура? Уважаемый человек, достойнейший среди достойных, но усы он давно сбрил, и из-за этого он в моих глазах чести не потерял…
— Да что ты пристала ко мне с этими усами? — вскричал наконец дядя Абу.
— Это не я пристала к тебе, а ты пристал к Гапуру, — отпарировала бабушка. — Ты хочешь переклеить картон, на котором Гапур нарисовал меня, мою сноху, себя и тебя? А я не хочу! Аллах свидетель, сейчас мне портрет стал еще дороже!
Дядя Абу усмехнулся и дернул себя за ус.
— «Стал дороже»… — насмешливо повторил он. — Конечно, дороже! Ведь за новый картон надо отдать по крайней мере рубль…
— Я скопил четыре рубля. Пожалуйста, берите
Сказав это, я посмотрел на бабушку: раз она помогает мне, я должен хоть немного помочь и ей. Довольна она моим ответом?
— Ты молчи! — накинулась на меня бабушка. — Я как-нибудь разберусь без тебя! — Теперь она смотрела на дядю. — Пусть мне даже приплатят за новый лист картона — я его не возьму! Меня устраивает и старый… Ведь стыдно сказать: за всю свою жизнь я ни разу не сфотографировалась вместе с сыном!.. А теперь я с ним на одной карточке! И сноха рядом с нами, и мой внук, и ты. Вот это мне дорого — дороже всего на свете!..
Дядя Абу глубоко вздохнул и сделал рукой такое движение, будто крутил арифмометр.
— Не в портрете дело, уважаемая Хагоз, — заговорил он. — Ну, как ты это не можешь понять?
— А в чем же? — спросила бабушка.
— В том, что Гапур делает все, что взбредет ему на ум! Он нерасчетлив, непрактичен, у него нет выдержки…
Теперь дядю нельзя было остановить. Он все говорил и говорил, будто хотел засыпать нас всех словами. Если верить дяде Абу, меня до сих пор никто по-настоящему не воспитывал. А воспитывать было надо! Потому что, если сейчас не взять меня в твердые руки и не направить на верный путь, я пропаду окончательно. Дядя вспомнил все мои проступки, даже прошлогодние. Как я швырял камешками в окно кузнеца Исапа. Как привязал к ноге соседского козла веревочку с пустой консервной банкой. Как спрыгнул с крыши хлева с маминым зонтиком и растянул связки на ноге…
— Сегодня я констатирую: Гапур совершенно вышел из рамок! — воскликнул напоследок дядя Абу.
— Мудреные слова говоришь. — Бабушка покачала головой. — Будто на собрании в клубе. А того не хочешь понять, что Гапур еще мал и спрашивать с него, как со взрослого, нельзя. — Она встала. — Ну, поговорили, и хватит! Другие дела есть…
— Подожди, подожди, Хагоз, — попытался остановить ее дядя. — Надо закончить одно, а потом приниматься за другое…
— Что еще? — недовольно спросила бабушка.
— Как же быть с портретом?
— Оставлю такой как есть, — сказала бабушка, и вдруг ее тонкое лицо озарила улыбка. — Гапур хорошо мне шаль нарисовал. Да и ты на портрете словно живой… А усы Гапур дорисует. — Она обернулась ко мне. — Ты, Гапур, постарайся и нарисуй своему дяде красивые и пушистые усы. Ведь твой дядя — настоящий мужчина, а настоящий мужчина с усами еще мужественнее, еще благороднее!
— Нарисую, — сказал я.
— Вот и хорошо! — воскликнул дядя, приосаниваясь и поглаживая усы. — От ошибок никто не застрахован, но важно уметь исправлять свои ошибки!
— Это верно, — сказала бабушка. — Ведь не зря говорят: и хороший конь спотыкается…
— Кстати, Гапур, не забудь внести соответствующие записи в «Амбарную книгу», — вспомнил дядя Абу.
Я кивнул:
— Внесу…
Вскоре дядя ушел. Мама снова взялась за свою машинку — она уже неделю назад начала шить себе новое платье, но никак не могла кончить его. Бабушка гремела кастрюлями на кухне. Потом выглянула и позвала меня согнутым пальцем.
— Что, бабушка, воды принести? — спросил я. Сейчас я был готов сделать для нее все, что бы она ни пожелала.