Гарь

Янева Вета

— Предлагаю поставить чай. У нас хватит воды?

— А когда мы должны приплыть? — спросила ведьма.

— Ну, к завтрашнему вечеру доберемся… Наверное.

— Тогда хватит.

Сказано — сделано. Быстро ополоснув котелок, Овечка поставила воду кипятиться, а сама, ещё раз проверив парус, села за обед.

— Теперь ветер уносит нас правее курса, — сказала она. — Он несильный, поэтому плывём мы медленно, но зато не приходится постоянно караулить направление. Я поправила, но… в общем, нас слегка мотает туда-сюда — я не могу удержать постоянный курс.

— Ничего, главное, что в общем идём куда надо, — утешил её брат, разламывая мидию. — Сейчас пообедаем и тебе поможем — ты же можешь нам просто говорить, как повернуть?

— Не знаю, я словами-то это не могу описать. Это надо чувствовать ветер.

Гран, меланхолично терзавший обед и смотрящий

куда-то вдаль, вдруг подал голос:

— У меня как-то был друг, воплощение ветра. Вот он действительно мог бы доставить нас на остров очень быстро.

Овечка удивилась, не столько фразе, сколько тому, что Гран первый раз назвал кого-то другом.

— А что с ним стало? — спросила она, прежде чем успела подумать.

Потом подумала, отругала себя, но уже поздно, баш дернул плечом, ответив:

— Не знаю. Улетел, наверное. Он же Ветер.

— А…

Порадовалась: хорошо хоть не сгорел.

Вражка, аккуратно пускавшая ракушки мидий по волнам словно кораблики, обернулась на учителя. При ярком солнечном свете было видно, что губы её и щёки изрядно обветрились.

— Гран, можно тебя спросить? Я столько зим с этим мучаюсь, думала, не спрошу, а лучше шанса не будет, что было с тем деревом?

Взгляд баша знаменовал крайнюю степень нежелания рассказывать, а вот глаза Овечки загорелись любопытством.

— Каким деревом? — наклонилась она, чуть не уронив тарелку.

— В котором он был запер, пока я его не освободила, — пояснила ведьма.

— А, с этим.

— Ты знаешь?

— Знаю про то, что это было, но подробностей не знаю.

Гран отвернулся, выпил вина, но так и не ответил, посчитав, видимо, что девушки поговорят между собой и успокоятся. Но это было не так просто. Овечка повернулась к брату:

— А ты знаешь?

— Не больше, чем ты, — пробормотал он. — Но если Гран не хочет рассказывать, не надо его заставлять.

— О, не дождёшься! Гран! Гран!

Баш глянул на Анну, и она вдохновлённо продолжила:

— Гран, мы едем на неизвестные земли Калахута, чтобы помочь тебе, жизнями рискуем, здоровьем, рассудком, Светом — всем-всем рискуем, и рады делать это, но, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, расскажите как Ваше Величество оказалось заперто в тюрьме, потому что было бы совершенно несправедливо узнать конец этой истории, но не знать начало!

Он наклонил голову:

— Почему же ты решила, что узнаешь конец этой истории?

— Ну не знаю… — растерялась Овечка. — Верю в это ваше волшебство. Думаю, там тебе помогут, ты разберешься с магией, с башами, с Красными Псами в конце концов, но тут и сказочке конец, ну, наверное. В общем, я же сейчас не про то! Расскажи, пожалуйста, это же было целую вечность назад, я только-только родилась.

— О нет, девочка, когда я там оказался, даже твои родители не появились на Калахуте.

Овечка тут же замолкла, не желая сбивать рассказчика с настроя, но сама вся подалась вперёд, глядя на него во все глаза, словно он мог исчезнуть, если бы она моргнула.

Гран вздохнул, глянул на Анжея, но не получил от того защиты. Брат, сощурившись на солнце, сказал:

— Похоже, сегодня твоя очередь рассказывать сказки.

Глава шестнадцатая. Цветы под водой. Баш-Гран

— И снова сказки, одни сплошные сказки, всё с них когда-то и началось: однажды Великий Мотылёк решил поведать сказку о всех нас и создал Калахут. А было в нём столько Света, в этом сказочнике, что он поделил его на семь Маяков да ещё и на всех живых существ осталось: так, чтобы у каждого внутри что-то горело, что-то жить позволяло. Потом посмотрел на то, что получилось, создал Драконов, чтобы охраняли Маяки, потом создал Сов, чтоб охраняли леса, но на Сов света уже не осталось, и на Карликов не осталось, и на Крылатых не осталось, но что Мотыльку до этого? Он уже всё сделал. Люди с остальными созданиями не подружились, но это неудивительно, конечно — кто же будет дружить с теми, у кого внутри — сплошная тьма? Тогда люди, первые люди Калахута решили придумать свою сказку, и придумали башей по образу и подобию, думали долго у одного из Великих Маяков, желая, чтобы он поделился хотя бы крупицей Света, но он был жаден. Люди создали себе кукол для игры. Похожи мы на красивых кукол? Я не знаю. Но когда родился первый баш из цветка, как и представляли люди, — он бросился на Маяк, желал его полностью, но дракон баша сжег, так и должны поступать драконы, когда кто-то покушается на Свет мира. А Калахут запомнил

мечты людей, и из цветов, и из деревьев начали появляться новые духи-люди, их назвали башами, это вы знаете. Они попробовали жить среди людей, но были злыми, весёлыми, тёмными и пустыми, поэтому убивали своих мечтателей-родителей, пожирая их Свет, но своего Света у них, конечно же, не появлялось. Зачем вы так смотрите? Вы не знаете, что такое жить с темнотой внутри, так что не смотрите, лучше представьте, хотя я и сам не могу представить, что такое жить со Светом. Мы, баши, не умеем представлять, поэтому, на самом деле, не умеем рассказывать сказки, ведь сказки — это выдумка. Мы рассказываем истории, повторяем то, что уже было когда-то, но не можем вообразить, как вы. Мы не можем создавать, не можем любить, не боимся смерти, ведь не очень-то ценим жизнь и не можем представить, что когда-то умрём. Знаем, но не можем, поэтому и живём так долго, сходя с ума от скуки и моля о железном клинке, который погрузит нас в истинную темноту, которой мы и принадлежим. Вы-то будете в одном из Маяков и дальше, а мы… мы не знаем, поэтому и не думаем об этом, никогда не думаем, просто веселимся в своей тюрьме и ждём следующей декады, когда хоть немного сможем насытиться Светом и развлечься с людьми. А там ещё была война, но что про неё говорить — все говорят. В общем, когда я стал королём, ничего не изменилось, зачем что-то менять в старом укладе? Мы всё так же отправлялись разв декаду на Жатву, приводили с собой людей, а кого не приводили — убивали, но люди про это знали, слишком давно знали, это же старый уговор с тех пор, как остров Цветов отделился от Калахута. Но от скуки он башей не спасает и всегда, всегда кто-нибудь приходил ко мне и просил стереть границу, чтобы пойти охотиться на людей, уговаривал нарушить старый обет, а я раз за разом отказывал, опасаясь, что это разрушит всё, что мы имели. Люди нашли много железа, у них даже пули теперь железные, пули быстрее птиц, и быстро бы покончили с любой охотой; на прошлой Жатве мы узнали про это. И никто не был мной доволен, надо же угождать, чтобы тебя уважали, а я только запрещал. Убить меня было непросто, тогда ещё всё волшебство острова было при мне, а железа не было, так что как тут убьёшь? Только в землю закопать, а я бы и из-под земли выбрался, и всех бы их в темницу заковал — они это знали. Поэтому собрались все, хотя, может, почти все, я не знаю, но это неважно теперь; собрались и во время очередной Жатвы заманили меня на болото, а там запечатали в этом дереве. Вот и всё. Это не сказка о великих героях или подвигах — просто я не разрешил им что-то и они заперли меня, скучная история, если сравнивать с книгами, которые читает Анжей. Я спал в этом дереве и видел сны, много снов, о Калахуте, об острове Цветов, всё во снах пытался найти кого-нибудь, кто разбудит меня и поможет выбраться. Когда-то я подарил одному человеку зеркало, так, шутя: не знаю, какие пути оно прошло, но я нашёл то, что искал.

— Как же ты вернул себе корону? — прошептала Вражка.

— Я прошёл пешком сквозь Калахут до ближайшего перехода и убил ту, что заняла мой трон. И советников. И многих из тех, кто запер меня — не всех конечно, но всё же убил, потому что прошло десять декад, и кто-то новый появился, кто-то старый ушёл, но такой долгий сон я простить им не мог, поэтому убил.

Он умолк и тишину заполнил шум моря. Гран влил в себя последний глоток вина.

За столько зим так и не научился рассказывать эту историю красиво! Да собственно, кому было рассказывать?

Девочка-Овечка (совсем не похожа) тряхнула кудрями:

— Я не понимаю. Как ты мог сначала убить половину, а теперь так сильно желаешь спасти?

— Я убил нескольких, но хочу вернуть всех. Но не их — их, а снова населить остров.

Вернуть всех — звучало так самонадеянно! Но давно, целую человеческую зиму, он старался забыть, думал, надо ли это ему? Им? Калахуту? И каждый раз решал: надо, он — король, пусть и без королевства, а значит обязан.

Они — эти люди — кажется, понимали. Для них обязательства и клятвы имели большое значение.

— Но они ужасно с тобой поступили, — сказала его ученица.

— Нет, они поступили так, как считали нужным и получили то, что считал нужным я.

— А в те десять декад они сумели открыть границы? — спросила Овечка.

— Да, но быстро их закрыли, с тем хаосом справиться не смогли и испугались. А потом забыли, что испугались и начали по новой. И так до конца.

— Всё равно. Я, конечно, часто мечтала спать вечность, но так-то подумать — это ужасно. А особенно, когда вокруг сплошная темнота дерева…