Гарики из Иерусалима. Книга странствий
Шрифт:
— Игорь, — сказал она, — я не могу понять, тут у тебя линия жизни прерывается на несколько лет. Ты вроде бы и жив, и вроде нет тебя. А после снова тянется, но такая непонятная, как будто полностью зависит от тех лет, которые в разрыве.
Тут я гордо засмеялся, что рука моя такая необычная, и мы продолжили шумное возлияние. А посадили меня года через два, и то гадание я сразу вспомнил. А связь последующей жизни с этим провалом — песня особая, раздолье для психологов, пишущих о том, насколько наша жизнь текущая, поступки и привычки наши определяют собой будущую судьбу. И тут я ненадолго отвлекусь.
Когда-то в молодости написал я большую пьесу. Вся она была беспомощной и вялой. Один приятель мой, по театральной части дока, прочитав ее, сказал:
— Старик, порви это и выбрось. Или выбрось, а потом порви. Ты никакой не драматург. Единственно приятное во всем твоем труде — это образ автора, и то лишь потому, что я тебя лично знаю, в пьесе его видно плохо.
Я огорчился и послушался. Однако в этой хилой драме была одна идея, до сих пор созвучная моим представлениям о жизни и судьбе. Там кроме главного героя (непрерывно он болтал разные шутки, за что его
Издавна связано с цыганками почти любое предсказание будущего, и мы известно как относимся к таким гадалкам. Но только до поры. Уже сидел я в следственном изоляторе примерно месяц или два, жена везла мне передачу. С нею вместе ехал мой свояк, его семья была в отказе, выезд их в Израиль выглядел пустой мечтой. А в электричке вдоль прохода шла цыганка, безуспешно предлагая пассажирам погадать. Жена моя таких вещей очень боится и не любит — когда цыганка с ними поравнялась, жена ей сунула три рубля и отказалась от гадания, а свояк сказал цыганке снисходительно, что он и сам ей может погадать. Цыганка деньги с благодарностью взяла, остановилась на мгновение, на них обоих глядя, и сочувственно сказала Тате:
— Ты не огорчайся. Враги роют-роют, но не нароют, снова с тобой будет твой любимый, только не сразу.
После чего перевела взгляд на свояка и усмехнулась.
— А ты, умник, — сказала она, — сегодня как домой вернешься, там тебе лежит бумага важная, ты ее долго ждал.
И снова поплелась неторопливо по проходу. Вернувшись домой, свояк мой обнаружил разрешение на выезд. Кто-нибудь возьмется это объяснить? Я — нет.
А недавно мы услышали с женой историю прекрасную и столь же поразительную. Нам ее повествовала женщина за пятьдесят, счастливая донельзя, пребывающая до сих пор в благодарном удивлении перед судьбой. В Америку она приехала недавно, к одиночеству уже почти привыкла (муж у нее умер) и в жизни крупных перемен не ожидала. А подруга ее как-то попросила составить ей компанию, пойдя к гадалке, — некие психологические ей нужны были детали для статьи. И та пошла. Раскинув карты, ей гадалка странные, совсем невероятные слова сказала: что она в очень скором времени выйдет замуж замечательно удачно, будет счастлива, а муж ее — он из России вроде и не из России в то же время, ее намного старше, очень много пережил, два у него сына и полно в доме собак. Она на это усмехнулась не без горечи, а несколько дней спустя, когда была в гостях у старого приятеля, познакомилась с немолодым мужчиной из Литвы. Сидели они, пили-разговаривали, а когда она собралась уезжать, сказала, что дороги она знает еще плохо, и он ей предложил ехать за его машиной. Время еще было непозднее, и на предложение посмотреть его собак она охотно согласилась, ибо старая собачница сама. А в доме у него они опять разговорились. И в гетто был он, и концлагерь пережил, а сыновья его (жена — покойница) уже давно выросли и живут отдельно. Словом, по дороге домой вдруг с ужасом она сообразила, что это в точности тот самый, о котором говорили карты. И сошлись они мгновенно — в нашем возрасте, с замечательной простотой сказала женщина, глупо тянуть время и кокетничать. И все было прекрасно, только он пошел к врачу однажды — обнаружилось, что опухоль, довольно частое явление у мужчин в возрасте. И надо делать операцию, которой неминуемое следствие — трагедия для семейной жизни. И тогда пошла опять она к гадалке: дескать, полностью сбылось, но как же счастье? И гадалка снова раскинула карты и смущенно сказала, что не видит никакой операции. И женщина пошла домой угрюмо. А ее мужу позвонил приятель в тот же день: в каком-то городе у его коллег уже работает лазерный аппарат, и никакой не надо операции, все нужное делается лазерным лучом без никаких от этого последствий. Я что-то, может быть, по медицинской части переврал или напутал, только суть этой рождественской сказки передал я совершенно точно.
С удовольствием на этой бы странице я оставил чистое пространство, ибо каждый — я уверен — может приписать сюда подобные истории. Поскольку мизерно и жалко наше знание о мире, и невероятное нас окружает так же тесно, как одежда будничного дня. Незнаемое, непознанное, однако вряд ли непостижимое, поскольку кажется порой, что не сегодня завтра нечто обнаружится, и станет ясно, что же именно нам предстоит искать и измерять, поскольку ведь пока и это непонятно.
Один давний приятель рассказал мне поразившую меня историю. Он как-то утром ехал на работу в очень угнетенном душевном состоянии. В семье у него пошли тяжелые нелады и взаимные обиды — словом, он собрался уходить от жены и сумрачно об этом размышлял. По радио шла в это время передача, некая теологически настроенная женщина с уверенностью утверждала, что задумавшийся человек почти немедля получает ответ на свой любой вопрос, и надо лишь уметь услышать или же увидеть этот ответ. Приятель усмехнулся, посмотрел по сторонам и вдруг увидел шедшую по улице его давнишнюю любовницу. Он сразу вспомнил все тяготы их короткого романа, мерзкие подробности разрыва вспомнил и поехал дальше. Он поехал дальше и за полчаса дороги увидал по очереди еще трех своих былых подружек. Одна куда-то шла, другая дожидалась перехода, третья с кем-то разговаривала. Все это происходило отнюдь не в центре города, такое совпадение было совершенно невозможно, теория вероятности с очевидностью и крепко нарушалась. На работу он приехал с полной убежденностью, что уходить не стоит.
Я так много всякого уже наплел в этой главе, потому что никак не поднимается рука приступить к тому, из-за чего я всю ее затеял. Уподобляя служителей музы Клио гадалкам, кто-то (чуть не Гегель?)
Сегодня по журналам и газетам нескончаемые протекают интервью, из коих выясняется, что все до одного, кого ни спросишь, самоотверженно и беззаветно боролись с советской властью, от нее терпя различные за это неприятности. Даже эстрадные певцы рассказывают такое, что даешься диву, сколько было мужества в их тонких певчих организмах. А так как я никогда с советской властью не боролся (по лени, трусости, разгильдяйству и душевной темноте), то мне очень застенчиво и странно излагать некую версию, которую пока что опровергнуть или подтвердить возможно только с помощью гадалок. Когда-нибудь откроются архивы — если они есть, и обнаружат наши внуки много нового. Которое, конечно, им будет так же до лампочки, как нам — загадка, например, травили англичане Бонапарта на острове Святой Елены или же он умер сам.
В пользу того, что домыслы мои не плод фантазии и не от мании величия (бреда преследования и т. п.), — тот важный факт, что Виктор с Ирой Браиловские (центральные фигуры этой версии) со мною разделяют мою точку зрения, что редкость в отношении ко мне этих умных и проницательных людей.
Теперь — о сути дела. В конце семидесятых годов настолько плохо обстояли все дела у советской власти, что было ей задумано несколько сильно отвлекающих мероприятий. Это ведь только говорится так красиво и неопределенно: эпоха застоя — а на самом деле это было время неостановимого гниения. А уже отсюда очевидна польза крупных и красивых действий — демонстрации имперской мощи, например (кто знал, что обернется маленький Афганистан таким позором?), а то и вскрытие врага, из-за которого проистекают государственные беды. Я лично убежден, что к зарождению разных спасительных идей такого рода тесно был причастен Андропов — фигура до сих пор загадочная, небанальная, особенно на фоне того дома престарелых, что образовался к тому времени в Кремле. А что фигура крайней подлости — так ведь и это как бы естественно, поскольку речь идет о государственном масштабе, и Макиавелли тут закрыл своей персоной и трудами любые пустословия о нравственности. Писание стихов, любовь к живописи, явные личностные черты — донельзя непростой и многослойный был Андропов человек. Отсюда мне и кажется, что та идея, о которой я хочу рассказать, исходила именно от него. Напомню кратко (я писал уже об этом), как попал я в руки правосудия. В мае семьдесят девятого года был я вызван якобы по поводу отъезда (мы уже полгода как подали заявление), но провели меня в маленькую комнату, где два симпатичных молодых чекиста предложили мне сотрудничать с конторой. (Кстати, расшифровку аббревиатуры КГБ как Конторы Глубокого Бурения сочинил некогда именно я, чем рад похвастаться.) Обещали мне не только ускорение отъезда, но и всяческую помощь впоследствии. А интерес их был — к подпольному журналу «Евреи в СССР», а точней — к редактору этого журнала, другу моему Виктору Браиловскому. Я что-то должен был на него показать, а что конкретно — мне пока не говорилось, я сначала должен был им дать согласие. На все посулы ихние я отвечал дурацким смехом, а сотрудничать категорически отказался. Угроз не было. Но в конце нашего недолгого разговора один из них сказал:
— Игорь Миронович, мы вас непременно посадим. Вы оказываетесь свидетелем того, что можно нас послать на хуй и спокойно после этого гулять на свободе. А вы — коллекционер, вы человек уязвимый.
И на это я в ответ беспечно засмеялся, мы расстались очень мирно и спокойно. А спустя три месяца я в августе был вызван в город Дмитров в качестве свидетеля по какому-то неведомому делу. Я туда поехал и уже домой не вернулся. Привозили меня на три обыска, но уже в качестве арестованного. Два мелких пригородных вора (один в лагере уже сидел, а второй — на «химии» отбывал) показали, что они мне продали пять краденых икон. Заведомо краденых, так как я об их происхождении якобы знал. А так как у меня при обыске их не нашли, естественно (их просто не было в природе), то судить меня пообещали не только за покупку, но и за сбыт краденого, такова была простая и неопровержимая логика советского правосудия. А за время трех целодневных обысков забрали у меня не только всю коллекцию живописи, но и гору самиздата с тамиздатом, записные книжки, рукописи, даже книг немного (в том числе — и Библию зачем-то). И сидел я, наслаждаясь новым для меня общением с некрупным уголовным отребьем, настораживаясь очень постепенно. Ибо все это сперва казалось мне каким-то глупым и случайным недоразумением.
Следствие по моему мелкому и рядовому делу длилось жутко долго — около полугода. И какие-то всплывали на допросах обстоятельства, точней — вопросы, от которых холодок бежал по коже. Так однажды мне зачли огромный список разных лиц — на каждую фамилию я должен был ответить, знаю ли я такого человека. В списке этом кроме моих давних знакомых (и незнакомых) вдруг мелькало имя африканца — был, например, шофер посла Республики Чад и разные другие, столь же неизвестные мне иностранные имена. А рядом — имена, весьма в те годы звучные, — священник Глеб Якунин, например, или Владимир Альбрехт, автор знаменитой некогда книги «Как вести себя на допросах». Зачем по делу мелкого уголовника составлялся этот странный список? И было много всякого другого непонятного, не хочется зазря перечислять. А от моей семьи незримое и постоянное участие Лубянки в этом деле даже не скрывалось (некий тип оттуда долго убалтывал, настаивая и грозя, мою тещу, чтоб она меня во имя блага всей семьи уговорила все признать — что именно, он умолчал). И детективные клубились разные события на воле в это время, мне усиленно приклеивался облик матерого и крупного преступного дельца.