Гармония по Дерибасову
Шрифт:
– Только вы уж не задерживайтесь, Михаил Евдокимович! А то все простынет!
Не ужинал в этот день и Осип Осинов. Недавно овдовев, он не заботился о своем пропитании три раза в день. Перевозбужденный ташлореченскими событиями, Осип не мог усидеть за столом и фиксировал свои уединенные наблюдения в 32-ю тетрадь то на подоконнике, то на холодильнике, то на этажерке:
«Назарьино выплеснулось из берегов, и гордый город отворил кованые ворота.
Силой духа назарьинский Давид одолел ташлореченского
Назарьино схлынуло, забрав то, что принадлежало ему: свою смекалку - Елисеича.
Умозаключаю: первый круг орлиного полета Назарьина замкнулся - Елисеич повторил путь, в смысле маршрут, Назара Кистеня.
Вывожу: развитие Назарьина идет по восходящей спирали, и следующий круг должен быть уже над Москвой, а потом и вокруг экватора».
Санька Дерибасов вставал в пять утра и в любую погоду оббегал Назарьино. Поначалу назарьинцев раздражала эта бессмысленная трата энергии, и мать пыталась пристроить сына на почту для общего блага. Но прикладной физкультурой Санька заниматься категорически не захотел, потому что мечтал о чистом спорте, а также о чистой науке и чистой любви.
Набежав на пробиравшегося от автостанции дядю Мишу Дерибасова, Санька сначала серьезно осмотрел его, покумекал, систематизируя и классифицируя, и лишь потом заржал, как призывающий табун жеребец. Где-то хлопнули ставни. Смех с одышкой был обиден сам по себе, да еще напоминал истерики Ушастика.
– Заткнись!
– буркнул Дерибасов.
– Задохнешься во цвете лет!
– Ой, дядь Миша… - утопающий в смехе Санька, выныривая, успевал произнести пару слов и снова погружался, - ...где паранджа?..
– Переучился парень!
– с высокомерным безразличием обронил Дерибасов.
– Смейся, смейся! В дурдоме как раз для тебя койка освободилась.
Дерибасов зашагал дальше, а Санька плелся за ним и, уже только изредка похрюкивая, объяснялся:
– Ну, дядь Миш... Ну я ж смотрю - галоши, шаровары, кофта - женщина востока один к одному... То есть три к пяти, потому что еще не хватает паранджи и юбки... А откуда это у вас? А почему вы в этом идете? Вы что, азиатку раздели, да?!
– Да не ори!
– дернулся Дерибасов.
– Дунино это, понял?
– Понял, - сказал Санька.
– Но только, дядь Миш, это совсем даже не теть-Дунино... Разве что она классе в пятом это носила, - Санька снова прыснул.
– Ну ты, - Дерибасов призвал образ Куцего.
– Шерлок Холмс с понтом! Доктор Ватсон с клизмой! Не мети пургу! Работай веслами!.. И базар фильтруй!
– проорал он вслед послушно затрусившему прочь Саньке. Не желая выглядеть сбежавшей из гарема женщиной, Дерибасов закатил штаны, завернул галоши в кофту и, со свертком под мышкой, затрусил к дому, крича выглядывающим из окон односельчанам: «Физкультпривет!»
– Дуня!
– робко постучал муж Михаил в окно спальни.
– Дуняша! Я прибежал!
Дерибасов стучал так же дробно и
– Дуня!
– Дерибасов выдавливал серенаду из дверного звонка.
– Открывай! Муж пришел! А то в окно влезу!
– Иди откуда пришел!
– неожиданно раздался грудной Дунин голос из-за самой двери.
– Типун тебе на язык!
– возмутился муж Михаил.
– Я из дурдома пришел!.. Дуняша, ну, открой! Я ж к тебе всю ночь босиком по Руси...
– Как это из дурдома?
– Евдокиины возмущение и жалость открыли мужу Михаилу дверь.
– Из какого еще дурдома?! Этого не хватало!
– Ой, Дуня!
– муж Михаил бездомным котом прошмыгнул в щель и тут же разомлел от дюжего и надежного уюта.
– Если бы ты знала, что мне пришлось пережить! И все из-за этой дурацкой мигалки. Они меня к койке привязали. А вокруг наркоманы и идиоты. И вонь.
– Это кто ж посмел тебя туда! Отродясь психов в селе не было!
– Дуня уперла кулаки в бока и налилась гневом.
Судя по этой фразе, Евдокия Дерибасова неверно понимала значение слова «отродясь». То есть она понимала его слишком буквально.
Психи в Назарьино действительно не рождались, но в тридцатые годы побывал-таки один и здесь. Еще при Кире Дерибасове. Звали того психа Дик Пролович Безжалостный. А как было еще его звать, если представлялся он именно так, никаких документов, кроме пролетарского кулака, не предъявлял, а вес имел восьмипудовый, внушительный даже для Назарьино.
Говорил Дик Пролович умело, долго и страстно, потрясая трофеями - связкой партийных билетов председателей колхозов нескольких соседних районов.
Приезжая в село, Дик Пролович отрекомендовывался уполномоченным Рабкрина и требовал немедленного созыва собрания. На собраниях товарищ Безжалостный, вбивая основные слова кулаком в столешницу, рассказывал о выявленных им в соседних колхозах безобразиях и накалял народ до извержения лавы: «Так и у нас то же самое!» Тут-то общее собрание колхозников председателя снимало, партийцы исключали его из своих рядов, а Дик Пролович продолжал свое победное шествие санитара районной номенклатуры.
Лишь назарьинцы как в рот воды набрали. До вечера говорил товарищ Безжалостный, и всю ночь, и снова день. Но лишь все ниже опускались головы назарьинцев, да не от стыда, а от сонливости.
А к вечерней зорьке разбередил Дик Пролович в юной Марфе Скуратовой дремавший назарьев ген. Тут-то Марфа товарища Безжалостного и выявила! Но на первый раз в «молоко» попала - не врагом оказался лжеуполномоченный, а честным психом. С этим разобрались быстро. А вот с его «жертвами» разбирались долго и безжалостно...