Гармония по Дерибасову
Шрифт:
– Разнести все к чертовой матери! Долой нэп!
И все начало разноситься к чертовой матери с фантастической быстротой. Дерибасов воззвал к мастеру:
– Все что хочешь!!! Только останови!!!
Мастер с сожалением сплюнул:
– Не выйдет. Разошлись. Молодые, энергии много... Теперь пока не устанут... Пошли отсюда, а то зацепят.
– Мастер лениво полез вверх, продолжая: - Если бы брандспойт был... их же как огонь тушить надо. Я б их щас притушил! Я десять лет пожарником...
– Скорей!
– выкрикнул Дерибасов,
– Только б шланг подсоединить! И как крыс в трюме! Пусть эти токсикоманы от удобрений тащатся! Пока не захлебнутся!
Но десятитонная емкость отозвалась на пинок Дерибасова так глухо, что сомнений в ее пустоте не осталось. А все что осталось - схватить старую двустволку и, не слыша причитаний мастера, вершить высший суд.
Но то, что открылось с верхней ступеньки, та картина подвала, превратившаяся из индустриальной в оголтело-абстракционистскую, оказала на Дерибасова столь нашатырное эмоциональное воздействие, что он понял: «Все». Руки его опустились вместе с ружьем, правда, не без помощи повисшего на стволах мастера.
Медленно, боясь то ли расплескать переполнившую его скорбь, то ли сместить обломки переломившейся мечты, прошаркал Дерибасов по двору и по-стариковски застыл на завалинке, щурясь на солнце. Именно здесь любил греться Елисеич в свои последние деньки. Видны были аккуратные черепичные крыши с чисто вымытыми чердачными окнами, ухоженные симметричные деревья, яркие резные наличники и широкий небесный просвет над Назаркой. И запах ранней осени, неуловимо напоминающий невнятный аромат ранней весны.
Лишь из-под земли, из самой преисподней, выталкивался упругий агрессивный ритм.
Не потерявший след Митька Козел влетел в раскрытые ворота и влился в расплавленный металл. Через несколько минут потрясенный Митька выскочил из преисподней, держась за глаз, и жалобно попросил:
– Ме-ме-медяк!..
Дерибасов не среагировал. Он размышлял о неизбежной встрече с Куцым, так недвусмысленно заявившим этой ночью о себе. Информация наслаивалась на ассоциации, и мысли постепенно прибило к скорбному душой Гуру.
И снова, только многократно усиленно, ощутил Дерибасов и горькую непричастность к вершащимся в мире событиям, и тоскливое блаженство замерзающей души, в то время как тело нежится на пригреве, и гибельное одиночество маленького сгустка жизни, зовущегося Михаилом Дерибасовым, в безразличье вечной, бесконечной и абсолютно холодной вселенной... И астральные голоса Гуру и Елисеича вели нескончаемый диалог, и хотелось настоящей жизни, где умные, интересные, а главное несуетные люди, и чтобы дворец, который хоть немного, но храм, и чтоб оторваться, наконец, от Назарьино, по-настоящему оторваться, чтобы изболелось раскаяньем село, не желавшее понять и уважать своего невеликого ростом сына. Все это не стыковалось, не выстраивалось, мешало друг другу, но вдруг весь этот сумбур исчез, промелькнула
– Гармония!
– удовлетворенно сказал Михаил Дерибасов, вытянул ноги и привалился к стене.
ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ. «НАЗАРЬИНСКИЙ ФЕНОМЕН»
Глава 17. «Ташлореченск - Москва»
– Гармония!
– сказал Михаил Дерибасов, попав струей нарзана в прыгающий по столу вагона-ресторана стакан.
– Санька, будешь?
– Что?
– повернулся Санька Дерибасов.
– Я, дядь Миш, вот что думаю... Раз уж родители меня прокляли, буду по ночам вагоны разгружать.
– Да ладно, - Дерибасов мудро ухмыльнулся в усы.
– Видишь ли, Санька... Я ведь тоже был студентом. Да еще не таким, как ты, дылдой, а сразу после восьмого класса! А родители, хоть от меня и не отрекались, но в переводе на чистоган все равно что отреклись. А я, знаешь, как жил?
– Дерибасов зажмурился.
– В армию уходил, больше тысячи имел... И заметь - за всю жизнь ни одного вагона и даже грузовика... Ни днем, ни ночью.
Санька вздохнул:
– Так то вы! Акула индивидуальной трудовой деятельности.
«Акула» наждаком своей шкуры царапнула дерибасовское самолюбие. Но Дерибасов стерпел.
– Не в том дело, Санька!
– отмахнулся он.
– Просто разгружать вагоны, придуряться ночным сторожем, дворником там, пожарником - все это ширпотреб. Мы, Дерибасовы, всегда ищем свой путь. И находим! И идем по нему до конца!
– Да уж!
– ехидно сказал Санька.
– Однако же и конец был у вас в последний раз!.. Ой, ну дядь Миш, ну скажите все-таки, куда Арбатовых дели?! Ну я никому не скажу!!!
Дерибасов люто выругался. Санька поозирался и, дождавшись, когда официантка морской походкой отойдет подальше, сказал:
– А я все равно догадался!
– Он оглядел Дерибасова пристальным назарьинским взглядом.
– Я-то читал, что такое трансплантация сегодня! Успех во многом зависит от свежести того, что пересаживают. Все думают, что вы Арбатовых органам сдали. А вы их на органы пустили! В подпольную клинику, да? На запчасти. И можете меня не разубеждать. Потому что другого логического объяснения нет. Да?
Дерибасов истерично захихикал:
– Ладно, Санька. Хватит! А то много будешь знать, сам знаешь куда попадешь. В разные места! Будет дан приказ - и все! Одна почка на запад, другая - в другую сторону! Так что кончай тарахтеть, как сказал бы мой друг Куцый... Короче, держи, земляк. На первый семестр. Если не будешь шиковать - хватит.
– Дерибасов запустил руку во внутренний карман, долго копошился там, отсчитывая вслепую намеченную сумму. Затем воровато сунул Саньке несколько сотенных.