Гать. Задержание

Афанасьев Александр Николаевич

— В кухне работают посудомойками три наши женщины. Выведешь их через мою комнату. Учти, нас спасет только решительность. Вперед.

Они вышли из холодильника. Пятый осмотрелся — в кухне шла обычная суета. Казалось, что их пятиминутного отсутствия никто не заметил. Проходя мимо посудомойки, Трокс сделал неожиданный шаг в сторону и толкнул женщину, которая несла гору десертных тарелок. По полу разлетелись осколки.

— Русская свинья! — взревел Трокс, наступая на замершую от испуга женщину. — Тварь! Почему здесь русские? — дрожа от негодования, спрашивал он побледневшего унтер-офицера. — Унтершарфюрер Блюмке распорядился на сегодняшний банкет не пускать русских!

Унтер-офицер еле шевелил помертвевшими губами, с ненавистью глядя на любимчика шеф-повара Трокса, который, как поговаривали, работает на гестапо.

— Арестовать русских! —

бросил через плечо Трокс.

Петр мгновенно вытащил из кармана парабеллум и молча показал им на дверь. Женщины, опустив голову, обреченно побрели к выходу из кухни.

— Куда же ты, Петр Никитович, после операции делся? — спросил Росляков, когда они немного успокоились. — Я потом все обыскал, а так и не смог тебя найти… Как в воду провалился… Мне даже пришлось, — Владимир Иванович виновато улыбнулся, видимо, вспомнив что-то малоприятное, — на бюро обкома партии объясняться из-за тебя… Да… дела… То-то я смотрю, что у Андрея что-то такое-эдакое есть. — Он повернулся к Петрову, но, увидев на его лице улыбку, сконфуженно замолчал.

— Да, дела… — повторил вслед за Росляковым Петр Никитович. — Кто бы мог подумать, что встретимся мы. Я-то думал, что ты действительно немец. Говорил ты лихо. Кстати, откуда так хорошо язык знаешь?

— Оттуда… — Росляков улыбнулся. — Я ведь не соврал тебе, что студентом был. Я училище военное кончил. Язык там изучал.

— Постой, — Геннадий Михайлович перебил Рослякова, — разве ты, Володя, не из обкома комсомола в органы пришел?

— В тридцать восьмом году меня взяли в обком комсомола работать. Работать в аппарате, да не где-нибудь, а в областном… Это было здорово! Тут-то мои беды и начались. Грамотенки к тому времени у меня было два класса и три коридора. Говорить-то я мог, а вот написать что-то было трудновато. Думаю, что в обкоме все ахнули, когда узнали, чего я стою. Да я и сам все прекрасно понимал. А когда мне было учиться? Помучился я с год, потом пришел к первому секретарю да и говорю ему: Гриша, так, мол, и так, отпусти ты меня Христа ради учиться куда-нибудь. Ничегошеньки у меня не получается. Отпусти. Тот не стал уговаривать, а выложил список военных училищ и молча мне сунул. Я подумал, да и выбрал специальность на всю жизнь…

В коридоре раздался длинный звонок.

— Вот они, — негромко сказал Петр Никитович, привставая в кресле. — Андрюшенька, давай цветы и пойдем встречать.

— Гражданин Зажмилин, — голос Рослякова звучал монотонно, — расскажите, как и при каких обстоятельствах была проведена операция «Лесник», направленная на уничтожение партизанского отряда?

— То, что Лось ушел, встревожило Готта и Глобке сильно, но паника началась позже, когда привели полупьяного Непомнящего и тот сознался, что привлек Лося к изготовлению документов для двух групп диверсантов. Их заброску отменить было уже невозможно, а кроме того, и Готт, и Глобке боялись за свою шкуру гораздо больше, чем за жизнь трех десятковагентов… — Зажмилин сидел на стуле прямо, глядя в микрофон магнитофона. — Непомнящего в ту же ночь убрали. Имитировали сердечную недостаточность. Начальство в штабе фронта знало, что он пьет как лошадь, и этому особо не удивились.

Потом Готт стал готовить операцию… Мне предстояло проникнуть в партизанский отряд. Глобке выяснил в ближайших лагерях военнопленных, все ли эшелоны пришли в порядке. Один из начальников эшелонов долго мялся, но под давлением Глобке сознался, что из эшелона был побег через пол вагона. Причем он утверждал, что оба беглеца погибли под колесами поезда. Тогда Готт, прикинув время побега, стал готовить к роли меня. Мне вкатили сильную дозу морфия, и я заснул, а когда проснулся… У меня было такое ощущение, что под поезд попал я сам. Я не мог ходить, а только ползал. Избит я был виртуозно. Кроме этого, мне нанесли два ранения, имитируя пулевые. Ночью меня вывели на пустырь перед лагерем, и я вышел на пулеметы. Поднялась стрельба. Я кое-как выполз на косогор и буквально скатился в руки Смолягиной. Глобке подозревал, что кто-то из деревенских женщин имеет связь с партизанами. Скорее всего Смолягина, жена учителя как-никак…

— Подозревали немцы связь с партизанами Дорохова?

— Да… После убийства одного из лучших курсантов и агентов в доме Дорохова Глобке решил, что Дорохов не так прост, как кажется. Он даже установил за ним наблюдение. Но какое наблюдение можно установить за человеком, выросшим в лесу? — Лозовой презрительно

усмехнулся. — Глобке направил меня к Смолягиной потому, что психологический портрет, который он составил на Смолягину, оказался гораздо проще, чем портрет Дорохова. Посудите сами: Дорохов вырос в лесу, значит, у него природный дар охотника распознавать малейшую фальшь вокруг себя. Дорохов недоверчив, его трудно растрогать слезливой историей. Дорохов замкнутый по природе человек, значит, его сложно вытянуть на разговор. Не пьет, трудно вывести из душевного равновесия. Другое дело Смолягина — женщина молодая, более подчиняется чувствам, чем рассудку. Остальное я должен был определить и додумать, находясь в тайнике у Смолягиной. Несколько дней я действительно приходил в себя. После чего Смолягина стала меня проверять — проверять, конечно, очень неумело и наивно. Мало-помалу контакт со Смолягиной креп. Я много рассказывал о своей «семье», о своей матери. Прочую чепуху… Много говорил о своем долге солдата. Смолягина явно колебалась, но не хотела выводить меня на партизанский отряд. Но и время не ждало. Готт приказал мне форсировать события. Тогда я имитировал уход от Смолягиной, и сердце ее дрогнуло. Она повела меня к Алферовой, не подозревая, что за нами по следу идут немцы. От Алферовой я попал в отряд. Оказалось, Лось находился именно у них. Надо сказать, что Смолягин отнесся ко мне с недоверием, а Лось опознал меня и заорал: «Лесник! Фашистская гадина! Почему боек спилил?..» Меня посадили в землянку и запретили выходить, поставили часового. Я должен был захватить документы партизанского отряда. К тому времени я понял, что отряд — своеобразная пересылочная база и выполнял чисто разведывательные операции… Связной из отряда уйти не мог — Глобке обложил болото намертво. Рация у них не работала — село питание. Во время обстрела немцами островка часовой был убит. Взяв его «шмайссер», я подкрался к землянке командира и комиссара. Они были там… Я выпустил в них всю обойму и выскочил из землянки. Первое, что я увидел, был Лось с карабином в руках. Я бросился бежать и почти добежал до берега, но вдруг почувствовал удар в голову и больше ничего не помнил. Очнулся у Готта в кабинете. Меня спросили про отряд, и я вынужден был сказать, чтобы не сознаться в собственной трусости, что отряд полностью уничтожен. Может быть, поэтому Лосю и удалось уйти…

— Как вам удалось легализироваться после войны?

— Еще в начале войны я воспользовался документами на имя Лозового. Я знал, что он умер в одном из концлагерей, а его деревня почти полностью уничтожена. А в сорок пятом… я остался в небольшом концлагере, а через неделю нас освободила Красная Армия… После войны я осел на Украине — подальше от тех мест, где меня могли опознать свидетели.

— Посмотрите внимательно на эту фотографию. Вы знаете, кто на ней изображен?

— Да, это Глобке.

— Вы знаете его настоящую фамилию?

Лозовой напрягся, и в его глазах мелькнул страх.

— Вы знаете его настоящую фамилию?

— Косяков.

— Где он скрывается в настоящее время?

Лозовой молчал, тяжело дыша и вытирая пот скомканным платком.

— Нет, не знаю.

— Послушайте, Зажмилин, в это с трудом верится. Если Глобке, он же Косяков, знал, что вам известна его настоящая фамилия и вы остались живы, значит, ему вы были нужны. А это значит, что вы располагаете сведениями, где он находится в настоящее время…

— Он… во Львовской области… в Яворове, работает на мельнице. Фамилия Пасичный Станислав… Миронович.

Яворов встретил чекистов проливным дождем. Андрей вышел из вагона первым. Раскрыл зонтик и огляделся. От входа в вокзал к нему направился приземистый русоволосый парень с портфелем, который держал над головой наподобие зонтика.

— Товарищ Кудряшов? А где остальные?

— В вагоне… Вон какой дождь у вас хлещет.

— За месяц впервые… Ну что ж, машина ждет. Меня зовут Сергей… Сергей Иванович Белоус.

В машине было душно, и, хотя дождь хлестал не переставая, Андрей открыл окно. Около мелькомбината они остановились.

— Пойду узнаю. — Сергей потянулся. — Как дождь, так правую руку ведет… Еще в армии на учениях сломал.

Вернулся он через пять минут.

— Только что ушел обедать.

— Куда? — в один голос спросили Андрей и Петров.

— Домой… Он живет рядом.

Кудряшов и Петров переглянулись.

— Может, это и к лучшему… Поехали.

Машина свернула на узкую улочку. Потом еще раз завернули и наконец остановились около магазина «Продукты».