Гать. Задержание

Афанасьев Александр Николаевич

— Встать! — негромко приказал он.

Сонин продолжал сидеть.

Гестаповец вышел из-за стола, подошел к Сонину и, взяв его за плечи, поднял, немного постоял, рассматривая хмурое лицо Сонина, и неожиданно, резко развернувшись, со страшной силой ударил его каблуком под сердце. Сонин, даже не охнув, мешком осел на пол. Лицо его почернело, из угла рта показалась струйка крови.

— Герой… — презрительно проговорил фашист и позвонил по телефону. — Что это ты мне за дерьмо прислал? — спросил он и поморщился. — Ладно, зайди…

Дверь открылась и в комнату вошел Хлыст.

— Этот ничего еще… молокосос. Больше ничего из материала не было… А этот пойдет… Все переживал, что его предателем считают… На этом

его и надо обрабатывать. Для школы, как агент, он находка… Рисует… Знает военное дело. Мы его поучим, потом куда-нибудь пристроим… Он от нас никуда не денется… А то, что он нас ненавидит, это не от убеждений, боится он. Я его понял… Он при допросе мигал у меня часто — боится, что бить будут. Боли боится и оскорбления боится. Этот на нас поработает… Трус — тот же зверь! От страха будет зубами грызть кого угодно… Лейтенанта поселили в комнате вместе с парнем среднего роста, курчавым и улыбчивым. Казалось, что ничто в жизни не может вывести его из прекрасного настроения. Когда лейтенант вошел, парень спал, но ему показалось, что из-под опущенных ресниц на него уставился тяжелый изучающий взгляд. Сонин положил немудреные пожитки на свою кровать, осмотрелся. Узкая, длинная комната с небольшим окном в торцевой части, две кровати напротив друг друга. Между ними тумбочка, табуретка. В углу рукомойник с тазом, рядом на гвозде полотенце. Запора в комнате нет, в двери на скорую руку сделан глазок.

— Здорово! — Послышался резкий голос.

— Здорово! — Сонин обернулся на голос. — Спишь?

— А что прикажешь делать? — парень выпрямился. — Баб нет, водку по праздникам дают, самогонку не купишь… Как твоя кликуха?

— Что? — не понял лейтенант.

— Кличка, милый! — парень усмехнулся. — Отныне забудь свое имя навсегда. А то греха не оберешься! Да и тебе проще будет. Мы люди конченые. Если нас чека поймает, то со времени поимки до момента погребения пройдет ровно десять минут — как раз столько необходимо, чтобы ямку вырыть…

Сонина передернуло, и это не укрылось от цепких глаз собеседника.

— Милок, контрразведка СМЕРШ с нашим братом не церемонится… — Парень негромко засмеялся. — Эк, тебя коробит… Ничего, поживешь здесь и обретешь… душевное спокойствие… Ну, давай, располагайся, а я на занятия. Через пятнадцать минут будет построение в коридоре, так ты выходи, а то по шее схлопочешь от господина унтершарфюрера.

Сонин остался один и устало опустился на кровать, уронил голову на руки и застыл. События минувшей недели потрясли его, и ему необходимо было собраться, сосредоточиться, чтобы взвесить все, обдумать… За неделю из военнопленного его пытались сделать предателем и агентом гестапо! Тысячи людей видели его на крыльце вместе с гестаповцем, который «благодарил» за предательство двух товарищей. Теперь он в разведшколе гестапо… Перед ним, как в старом забытом сне, промелькнули знакомые лица ребят и девушек, студентов архитектурного института… Практика в Ростове Великом… Архитектура Древней Руси… Как давно, как невероятно давно это было. И он был счастлив… Ему казалось, что то радостное, приподнятое настроение не покинет его никогда…

Дверь комнаты резко распахнулась, на пороге стоял немецкий офицер.

— Встать! Следуйте за мной…

Они прошли по длинному коридору, несколько раз поворачивая, и наконец остановились около кабинета.

— Входите…

Сонин вошел и остановился около порога.

— Ближе.

Сонин сделал еще несколько шагов и остановился напротив огромного письменного стола с сидящим за ним гестаповцем. Тот внимательно и с неприкрытым презрением рассматривал его.

— Отныне ваша кличка будет Лось… За малейшее неповиновение — расстрел… — Немец говорил по-русски отлично, без малейшего акцента, чуть грассируя… — Из вас будут готовить разведчика и диверсанта для работы в тылу Красной Армии. И вы должны

быть готовы выполнить любое задание, без нареканий и размышлений… Сейчас от вас требуется одно — беспрекословное выполнение всех приказов командования и прилежание… Все! Можете идти…

Потянулись дни занятий. Радиодело, топография, стрельба, вождение автомобиля, установка мин… Времени на размышление не оставалось, а когда появлялась свободная минута, то всех курсантов собирали в большой комнате, и один из преподавателей читал выдержки из фашистских газетенок, которые издавались на оккупированной территории.

«Боже, — с трудом сдерживая себя, думал Сонин, — и это были когда-то русские люди! Сами-то они хоть верят в это дерьмо?.. Предатели, ничтожные и подлые… Бежать, любой ценой бежать… Пусть лучше убьют, чем есть один хлеб с этой бандой!»

Но просто бежать лейтенант не мог и не хотел. Он был солдат, а солдат всегда и везде на посту. Сонин тонко и четко рассчитал этот шаг. Как архитектор, он отлично рисовал, в институте преподаватели хвалили его способность в рисунке точно передавать индивидуальные особенности человека. Лейтенант на досуге стал делать наброски портретов курсантов, преподавателей и щедро одаривал ими всех. Несколько раз он замечал, как за его спиной останавливался один из преподавателей: высокий, лысый, в поношенной форме. Стоял долго, изредка хмыкал, дыша в его затылок устоявшимся перегаром самогона и чеснока. Звали его Непомнящий. Числился он преподавателем топографии, хотя занимался в разведшколе тем же, чем и до войны на воровских малинах. Не спеша и довольно квалифицированно подделывал советские документы: паспорта, военные билеты, удостоверения, справки. Одно плохо — почерк у него был, как говорится, курица лапой лучше пишет. Гестаповцы ругали его, но поделать ничего не могли: лучше писать не мог никто.

Парня, с которым лейтенант жил, звали Лесником. Где и как он попал в плен и как его настоящее имя, Сонин так никогда и не узнал, да он и не спрашивал… хотя очень интересовался. Как-то Сонин заметил, что Лесник что-то прячет в укромном местечке в углу комнаты под половицей. Он сделал вид, что не обратил внимания на отпрянувшего в сторону Лесника. Через несколько дней, когда убедился, что Лесник его не подозревает, он поднял половицу и увидел там завёрнутый в тряпку пистолет.

Первым желанием Сонина было схватить пистолет и сунуть в карман, он даже руку протянул, по вовремя опомнился. Время его кое-чему научило… Он аккуратно опустил половицу, отошел в сторонку и, присев, посмотрел, нет ли следов в бликах солнечных лучей на крашеном полу. Вроде нет… На всякий случай взял мокрую тряпку и добросовестно вымыл пол.

Лесник пришел через час из бани. Он молча прошел к кровати и плюхнулся на нее. С его красного, распаренного лица градом катился пот. Он вытирал его полотенцем, болтавшимся на шее. Лесник, прикрыв глаза, внимательно осмотрел комнату, особенно долго рассматривал заветную половицу.

— Ты что, пол мыл, что ли?

— Да так… от скуки… — равнодушно произнес Сонин, зевая и разминая папироску. — Живем, как свиньи, кругом грязь… Хоть бы в лес пустили — грибков пособирать…

— Как же, пустят… — пробормотал собеседник. — Слышал, намедни ночью пальба была?

— Ну!

— Ну, вот и ну… Пятерых солдат на тот свет и полтора десятка раненых… Вот тебе и ну!

— Кто же их? — равнодушно бросил Сонин, садясь на кровати.

— Партизаны… — Лесник встал, разделся и, залезая под одеяло, буркнул: — Перебьют они нас, сволочей… И правильно сделают!

В эту ночь Сонин не спал. Беспорядочные мысли роились у него в голове, рождались варианты побега из школы и тут же отвергались. Одно он точно понимал: один он из школы не вырвется. Длинно тянулась ночь, и нудно серо начинался день. Как обычно, сначала пробежка, потом два часа физподготовки, потом радиодело…