Газета День Литературы # 97 (2004 9)
Шрифт:
Существенным и значительным символом в романе представляется ослепительно-мертвящее, спозаранку заводящее пружину земных роботов, — солнце. Воистину желтый дьявол! Какая точная и убийственная метафора мефистофельских страстей Запада.
Солнышко... Ласковое и нежное, красное на русской Родине, оно становится дьяволом на чужбине. Как, впрочем, и сама чужбина для нынешних русских скитальцев в романе, алкающих в смуту не "правды небесной", по Достоевскому, а хлеба насущного, что "даждь нам днесь".
Колоритны они в романе. И главные
Новая профессия — "челноки". Она рифмуется с "бурлаками" не случайно — тяжкий, изнурительный и грошовый труд до предела. И за пределом. И, как водится, — женщины. Как в войну: "Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик", — русские стожильные женщины тянут воз этого рыночного проклятья на себе.
Владимир Бушняк — писатель истинно русского сострадания с некрасовской "закваской", с пронзительным светом "деревенской прозы". И оттого в романе женские образы так светлы и пластичны. Русская женщина — чистейшая мадонна в русской юдоли и чистейший образец терпения.
Бьёт муж. Но Настя-челнок не только понимает его, но и оправдывает: завод закрыли, нет работы, и муж "бесится" — переживает за детей и за нее. "Ему тоже какая-то разрядка нужна",— заслоняет она собою любимого от ярости и жестокости мира.
Вот идут они, челноки, по раскаленной улице Стамбула с тяжелыми ношами.
Остановились — хлебнуть воздуха. И вновь идут так, что хоть земля разверзнись — они не остановятся. И всё в мире — пустое, ненужное, нелепое для их озабоченного ума, когда идут они, живое и негнучее тягло. На вопрос, в каком отеле остановились, одна отвечает: "В отеле Нюр... Хер... ой, да черт его знает, как он называется". Отель называется "Хюрриет".
Автор ничего не декларирует. Он, как истинный художник, живописует мир абсурда через характеры, психологическую мотивацию, детали.
Мир опрокинулся. И движение жизни потеряло логику, определенность, устойчивость. Появилась внезапно и так же внезапно сгинула печальная русская девушка Марина. Вышел ночью на улицу и пропал Виталий-челнок. Приехал из России Стас — искать исчезнувшую полгода назад сестру Виолетту. Закрылся вдруг магазин, где работала турчанка из Болгарии Таня — добрый и нежный друг главного героя романа Ивана Матвеева. Сгинула Таня, а с нею и ее сестра Айшет — девушка сердечной смуты Ивана. Тайная, роковая и, казалось бы, немотивированная сила отыскала для "зазывалы" Жени Карасика двойника, поразительно похожего на него местного жителя. А тот, бедолага, был, судя по всему, участником каких-то темных разборок. Но жребий расплаты пал на Карасика. Его встретили темным вечером на пустынной улице. Жестоко избили и отрезали ухо.
Видимо, это модель великого русского перепутья. Не город, не общество людей, а преисподняя, где появляются и исчезают людские тени, как ночные призраки. Здесь всё повязано не смыслом и добром, а фатальным, иррациональным абсурдом. Русская жизнь — словно говорит нам писатель, — утратив внутренний духовный стержень, становится призрачной. Это мертвая жизнь. С фантомами, оборотнями, мертвенными тенями, злым роком. Это и есть полная свобода — райские кущи либерализма, но свобода
Быть может, и не случайно в американской массовой культуре уже прочно обустроились оборотни, вурдалаки, упыри, злые духи как данность западного бытия. Это точная калька с духовных запросов западного человека, прилепившаяся, как репейник, к нашей жизни.
Да ведь и "челноки", если разобраться, тоже призраки — как, впрочем, и все "старые русские" — призраки "рая", обещанного не "стамбульскими зазывалами", а "кощеями" из нерусского духа — увы, бессмертными во всей истории России.
Бушняк глубоко чувствует и понимает русское самосознание. С горьким юмором и в печали сострадающей обнажает писатель в романе величайшую русскую дурь: внезапное и заполошное искушение западными "благостями" и, в первую очередь, конечно, наивно-восторженное приятие бизнеса.
Некий Ваня с Урала, попав в Стамбул, услышал краем уха, будто наши девки-проститутки заколачивают аж по пятьдесят баксов в час. Потрясенный новыми знаниями, он дает ход распалившемуся воображению и привозит в Стамбул свою "сеструху" с девицами. Голова его, надо думать, уже отреклась от жизни и, как у пушкинского Германна, считала, но не карты, а доллары (несомненный прогресс нашей дури!).
Итог таков, каков и должен быть: девиц отобрали, Ваню "использовали" как девицу, убили и выбросили из машины на шоссе. Как использованную одноразовую вещь (надпись за границей на таких вещах: "после использования выбросить").
Однако более значима в этом смысле сюжетная линия другого героя романа — "зазывалы" Алексея. Он — как Иванушка-дурачок. Не глуп, разумеется, а живой наособицу. И оттого в мире волчьих законов Алексей кажется нелепым со своей изначальной непосредственностью. Этот Божий дар мог быть достоинством при Советской власти, но в людских джунглях, судя по сюжету романа,— это первородный признак гибели.
"Бесплатный" (сколько хочешь!) хлеб в одной из "забегаловок" Стамбула (хлеб включен в стоимость блюд) — источник душевной смуты для постоянно голодного Алексея, подвигающий его на мысли высокие и разные. Раз съеденный хлеб заменяют другим, полагает Алексей,— значит, уважают его и его друзей, Ивана и Карасика. А уж коль скоро это случилось с ними, русскими,— берет Алексей выше и глубже —то с британцами, французами и германцами такое... ну, никак невозможно. Друзья едва сдерживаются от хохота, но Алексей непоколебим: "Я хочу докопаться до истины". Ну, Сократ, понимаешь — ни больше, ни меньше!
И вот этот милый дуралей замыслил вдруг бизнес. Пафос романа очень точно диагностирует эту нашу внезапно возникшую болезнь. Дело здесь, конечно же, не в изначально предприимчивых и динамичных (это особый разговор), а в общем, не оправданном ни традицией, ни историей психозе, когда под шумок воплей о "рынке" рождается не бизнес, а вор, что являет собой парадоксальную реакцию ДРУГОЙ традиции на насилие. Дело здесь в спешном повороте русского ума с высокого смысла жизни на выживание, неизбежно сопряженное с добыванием денег, с фетишизацией их.