Газыри
Шрифт:
Российская Академия наук и Фольклорный центр, при котором значится ансамбль старых моих друзей «Казачий круг», проводили совместный семинар на такую любопытную тему: «Мужское начало в традиционном и современном творчестве»… Понурые московские задохлики ученого вида попытались было задать на нем тон, но натолкнулись вдруг на такое энергичное сопротивление ребят из провинции — не только безусловно толковых, напористых, но и блестящих эрудитов. Как мне за них было радостно: сибиряков, архангелогородцев, кубанских казачков, которые привезли с собой и корректных молодых специалистов-историков, и разбитных певцов с плясунами в национальных костюмах, и дюжих, под скобку стриженых молодцов-рукопашников в мягких сапогах. Были тут преподаватели школ, руководители
Что делать: говорили они на разных языках.
Если «академики» все больше напирали на общечеловеческие ценности и примеры приводили то из «Властелина колец», а то из «Приключений Гарри Поттера», то провинциалы тащили их на родную грешную землю, вглубь собственной истории: один цитировал собирателя северных былин Бориса Шергина, а другой, не смущаясь нисколько, громко затягивал на трибуне старинный сибирский сказ.
«Боевая артель ряженых», «Воинская сказка», «Система тайных союзов» — каких только не было интереснейших сообщений, которые ну почти напрямую соотносились с нашим малопонятным временем.
Многое из того, что вспоминалось, несло в себе такой мощный заряд народной воли, что я вдруг принимался записывать за очередным докладчиком непокорную частушку:
Нам хотели запретить по этой улице ходить. Стены каменны пробьем — по этой улице пройдем!И те, и другие сходились в одном: молодежь инфантильна и ленива, она выпала не только из традиционной культуры — становится все дальше от современной, и одна из главных причин этого — эгоизм, неизбежный для единственного в семье — без братца и сестрицы — ребенка. России нужна полноценная многодетная семья.
— Так почему же вы в таком случае так яростно выступаете против фаллического начала в творчестве?! — не вытерпел председательствующий из «академиков» — перебил выступавшего новосибирца Андрея Каримова, руководителя союза боевых искусств «Щит». — Само это слово, «фаллос», я заметил по реакции в зале, вызывает у вас неуважение — почему?!
Невысокий, но широкоплечий, крепко сбитый Андрей долго смотрел на перебившего его председателя — словно внимательно изучал. Твердым негромким голосом разъяснил:
— К фаллосу как раз отношусь с большим уважением. Именно потому и против, чтобы на нашем благородном собрании им тут бесконечно трясли. С ним как с казачьей шашкой: без дела не вынимай — без славы не вкладывай!
Майкопская бригада
И снова — благословенный Майкоп, те самые райские места, которые Аллах, раздававший народам землю, оставлял для себя, но отдал потом адыгейцу, сильно запоздавшему на это давнее, ох, давнее относительно нынешних быстро бегущих времен мероприятие… Адыгеец, как и все остальные, тоже очень спешил на ту, самую первую, пожалуй, в истории человечества презентацию, и наверняка появился бы на ней раньше многих, но по дороге ему повстречался старец, который пытался взвалить на одряхлевшие плечи вязанку дров. Как было старику не помочь?.. И адыгеец отнес дрова в ближайший аул, положил у порога сакли, где жил одинокий горец.
Почитание старших было с лихвою вознаграждено, и в полной мере оценить щедрость Создателя может, и в самом деле, лишь тот, кто хоть короткое время жил здесь и питался удивительными плодами этой земли, видел на синем горизонте ослепительно-белые пики ледяных гор, слушал умиротворенными вечерами сокровенное тюрюканье сверчков в отяжелевших к осени виноградниках, смотрел на крупные звезды над головой и на полную луну, такую в этих краях большую и яркую, что тут уж никак не ошибешься, что там на ней на самом деле произошло: безжалостные,
Впрочем, разве мало кому можно крикнуть это и тут, на теплой земле?..
На Северном Кавказе даже в каком-нибудь самом заштатном городишке, даже в захолустной станице либо в ауле или на хуторе над вами только насмешливо улыбнутся, если заговорите вдруг о знаменитых Минводах… Эко, мол, диво!.. Не однажды и сам пивал, бывало, чаек, заваренный подземным кипяточком — угощали буровики, табором стоявшие на окраине родной моей станицы Отрадной, которую с утра и до вечера подогревает с исподу термальное озеро. Не однажды и сам — больше для того, правда, чтобы доставить удовольствие уже начавшим прихварывать дружкам детства — сидел на вытертой травке, по колено опустив ноги в целебную грязевую жижицу за полуживым хуторком с упрямым названием: Кисловодский.
В Майкопе теперь добрые люди первым делом посчитали нужным сообщить, что на здешнем Министочнике только что пробурили новую скважину, из нее пока идет не йодо-бромистая водичка, а сплошная рапа — густющий рассол, и таким кочевникам, какими сделались мы с женой, «разрываясь» между «малой родиной» на юге и «страной молодости» в Сибири, конечно, не мешало бы походить на ванны и таким вот образом и приложиться к матери-земле: не станем забывать древний опыт Антея!
На Министочник я поехал в медленном старом автобусе. Узнавая полузабытые места, неотрывно глядел в окошко, и в самом начале Военного Городка опять бросилась в глаза черная арка с висящим под ней бронзовым колоколом и два рядка каменных плит с крупными фотографиями на них… Мемориал погибшим в Афганистане. От плакучих ив, пышно разросшихся по бокам мемориала и дотянувшихся зелеными своими косами почти до земли, с невольным вздохом перевел взгляд на противоположную сторону, где вот-вот должен был начаться высокий забор и кирпичные капониры танкового парка, и посреди бесприютного пустыря увидал вдруг два замерших на бетонных площадках помятых бронетранспортера, как будто только что выкатившихся из боя, скромную, явно наспех сооруженную стелу меж ними в глубине, стоящие возле нее большие венки и привядшие букеты под ними… Еще недавно здесь ничего этого не было, и душу, тронутую старой печалью, остро кольнула вдруг свежая боль: Майкопская бригада!
Одной из первых вошедшая в Грозный в студеном январе девяносто четвертого, взявшая железнодорожный вокзал, но никем не поддержанная, по мало кому понятному приказу начавшая отступать и стольких своих потом оставившая на привокзальной площади…
Как раз накануне к нам приходила однокашница жены Нина Ивановна. Нина Ларина, неразлучная когда-то, задушевная подружка. Нинка-половинка. На привокзальной площади у нее пропал старший сын, прапорщик Роман, ровесник и дружок нашего среднего, Георгия. Где только Нина не искала сыночка!.. Надежду ей подала молодая чеченка-боевичка: видела в плену. Жив!.. Гадалки дополнили известие подробностями: сильно прибаливает. Скорее всего — неважно с ногами. И очень тоскует.
«У Ромы ведь когда-то начинался ревматизм, — тихонько рассказывала Нина на какой-то устоявшейся ноте, которая безошибочно заставляла отозваться ее раненому сердечку. — Тогда его заглушили, а теперь, если где-нибудь там в подвале или на голом полу…»
По нашему с ней уговору Нина мне присылала в Москву письмо с просьбой помочь ей: чтобы я размножил его и вместе с карточкой Ромы раздал своим влиятельным знакомым, попробовал подключить бы их к поиску… Как это оказалось непросто!.. Но затем ведь она теперь и пришла: чтобы я сообщил ей хоть какие-то новости.