Газыри
Шрифт:
Народ был, само собой, не последний — все шишки районные. Вот и давай они теперь перебирать, значит, фамилии отсутствующих: нет и нет! К утру измучились совсем, а перед Ахло стояла гора бутылок: всю ночь бегали к машинам, где в «бардачке» — обязательная, значит, председательская заначка…
Взмолились, наконец: ну, скажи, скажи?
Он и говорит: батюшка ваш!
А они: поп?!.. Да не может быть!
Да почему не может? Такой же номенклатурный работник, как и вы все…
А они — опять: поп?.. Номенклатурный работник?! Это я уже от себя: представляю, в какую глубокую задумчивость они впали…
Об этом есть у меня в «Заступнице»: как один
— Надеюсь, вы член КПСС?
— А вы у себя в райкоме проверьте! — нашелся батюшка. После чего проверяющий приехал в райком, зашел в сектор учета и говорит:
— Найдите, девчата, карточку попа отраденского, кой-что хочу посмотреть…
Ну, и вся станица потом, само собой, потешалась — и над проверяющим, и над райкомом.
Эти-то, кто был на «мальчишнике», подумали, небось — проверять еще, опять связываться!
А я потом долго понять не мог, — закончил отец Сергий. — Почему это многие, кто раньше меня в упор не видел, стали вдруг со мной вежливо здороваться… Оказывается, обязан я этим другу Ахло!
Кой-что об автомате…
В «Разговорах Пушкина» есть свидетельство Гоголя: «Как умно определял Пушкин значение полномощного монарха! И как он, вообще, был умен во всем, что ни говорил в последнее время своей жизни! „Зачем нужно, — говорил он, — чтобы один из нас стал выше всех и даже выше самого закона? Затем, что закон — дерево; в законе слышит человек что-то жестокое и небратское. С одним буквальным исполнением закона недалеко уйдешь; нарушить же или не исполнить его никто из нас не должен; для этого-то и нужна высшая милость, умягчающая закон, которая может явиться людям только в одной полномощной власти. Государство без полномощного монарха — автомат: много, если оно достигнет того, до чего достигли Соединенные Штаты. А что такое — Соединенные Штаты? — Мертвечина. Человек в них выветрился до того, что и выеденного яйца не стоит. Государство без полномощного монарха то же, что оркестр без капельмейстера: как ни хороши будь все музыканты, но если нет среди них одного такого, который бы движением палочки всему подавал знак, никуда не пойдет концерт. А, кажется, он сам ничего не делает, не играет ни на каком инструменте, только слегка помахивает палочкой, да поглядывает на всех, и уже один взгляд его достаточен на то, чтобы умягчить, в том и другом месте, какой-нибудь шершавый звук, который испустил бы иной дурак-барабан или неуклюжий тулумбас. При нем и мастерская скрипка не смеет слишком разгуляться за счет других; блюдет он общий строй, всего оживитель, верховодец верховного сословия.“»
Под этим есть сноска, что «едва ли Гоголь буквально передал слова Пушкина» и трудно представить, «чтобы Пушкин мог называть закон деревом (в смысле деревяшки) или выражаться о Соединенных Штатах, что они „мертвечина, человек в них выветрился до того, что выеденного яйца не стоит“ (это слог Гоголя!)»
Дело в том, что я уже достаточно долго — хоть между делом — ищу встреченное где-то у Пушкина: «грубый американец». Так что с него стало бы.
«Грубый американец» — это как раз и есть продукт «государства-автомата».
Но я об ином.
Не было ли и наше государство в советское время точно таким же автоматом?
И как символ его, как его техническое продолжение, скажем, можно рассматривать… АК-47.
Автомат Калашникова.
Имея
В мае или в июне, когда говорили с Валей Распутиным по телефону, я ему об этом романе напомнил и потом, признаться, наученный горьким опытом, пожалел об этом… Он просто обмолвится где-нибудь, а эти наши ребятки, которые из-под стоячего подметку вырежут — ребятки эти ухватятся, пошуткуют, но… отберут «право первой ночи». С другой-то стороны, такая ситуация — когда я проговаривался о чем-то, а после жалел, всегда была для меня мощным стимулятором собственного творчества… думаю!
На этот раз вот о чем: что тут, на что могло повлиять? Кто — на кого?
Может быть, Николай Васильевич прочитал-таки Ивана Тимофеевича?
Надо будет в Майкопской библиотеке глянуть в словарь Брокгауза: когда вышел первый «Автомат» Калашникова.
Зато с собой у меня блокнот, где выписаны такие слова этого удивительного иркутянина: «Мы стоим посреди неизмеримых бездн пространства и времени: там и тут проникают только одне догадки.»
Вот и догадывайся теперь.
И ломай голову.
«Не бойся — крепость бедняка»
Не помню точно, чья это поговорка: черкесская, осетинская либо чья-то еще. Наша, в общем, — кавказская. Горская.
И что любопытно: если другие пора и подновить, потому что давно настали иные времена — эта истина остается незыблемой. Что имею в виду?
Предположим, раньше говорили: хочешь сказать правду — рядом держи оседланного коня.
Спасет ли это сегодня? Конечно, нет! Хочешь сказать правду нынче: держи рядом мощный «джип» с работающим двигателем. Личный самолет. Копию того, что сказал — у какого-либо юриста либо в банковском сейфе. Имей охрану.
Часто все это заменяется квартирой в Москве, которую работающий в провинции чиновник предусмотрительно покупает заранее. Турнут его, и — куда он?.. А — в Белокаменную!
С этим примерно ясно — коснемся другой старой пословицы: крепкие стены джигита — его шашка. Как с этим-то нынче быть?
Вон, какие дворцы стоят у джигитов по всему Кавказу! Какие крепости: с бронированными дверями, с пуленепробиваемыми стеклами, с волкодавами во дворе, с телекамерой у входа, с телохранителем — в спальне под кроватью…
И только у бедняка осталась та же самая «крепость»: не бойся, брат!
Положись на Единого Бога.
Царь — писатель…
Наверное, кто-нибудь так и озаглавит потом свое памятное слово о Викторе Петровиче Астафьеве.
Из всех современников последних дней своих, конечно же, он был самый глубинный — вот тебе и связи, которые, пожалуй, давно уже существовали в подсознании… Стал перебирать: самый талантливый? Самый мастеровитый? Какой еще может быть — самый-самый?.. А выплыло вдруг это: глубинный. Самый народный.
В этом и мощь его — первозданная, как недавно еще — Сибирь, которая, подумаешь иногда, не часть планеты Земля, а — часть Космоса.
Отсюда же во многом и то, что склонны мы считать недостатками: противоречивость, несговорчивость, вздорность. И — хитрованство.
Но кто из нас не таков?
А я-то нарисовал свой портрет (разумеется, во второй его, нижней части).
Сказали по телевизору, что он скончался, и я вышел во двор, пошел в конец огорода — там есть единственное местечко, откуда в прогал между крышами и деревьями видать, как всходит солнце.