Газыри
Шрифт:
Вспомнил эту давнюю историю, которая в 1983 году случилась в Кельне… В кампании «судей и тренеров», с которыми ездил на чемпионат мира по хоккею, стоял перед старинной картиной с известным сюжетом — Фома-неверующий подносит персты к ране у Христа на груди — и один из сибирских наших тренеров вздохнул и покачал головой:
— Блин, — травма!
— Да что он — совсем? — тихонько спросил я у Игоря Тузика, начальника команды «Динамо», когда сосед от нас отошел.
— А что бы ты хотел? — усмехнулся Игорь. — Два года в Москве учился в школе тренеров. С мастерством порядок — ход, глаз, рука да и бестолковка работает —
Изменились времена.
Другим стало общество, в котором все мы живем…
О честном труде мало кто помышляет, о трудовых резервах вообще не думают…
Может быть, теперь наше общество — это «ООО»? «Общество с ограниченной ответственностью»?
Или вообще — без всякой?
Чай краснодарский черешковый
На горяче-ключевском рынке все высматривал что-нибудь этакое… какой раньше был рынок!
Щедрая земля, минеральные воды под ней, ласковое — чуть не круглый год — солнышко… И чего только не было на базаре, каких только удивительных по красоте и вкусу фруктов и овощей. Богатырские помидоры и болгарские перцы, тыквы-великаны, краснобокие, с детскую головку величиной яблоки. А цветы, цветы!
И ведь все это осенью, в самом преддверии зимы…
Теперь все это порядком помельчавшее изобилие вытеснено турецкими шмотками, сникерсами-памперсами, кофе с чаями, само собой импортными, жвачкой и остальной всякой всячиной в красивых обертках, а земные плоды, картошка с моркошкой и разнообразная, несмотря ни на что, экзотическая в этих краях зелень — все это втиснуто теперь в небольшенькую выгородку на другой стороне улицы с бесконечным развалом по сторонам, в крошечный такой концлагерек для поздних овощей и припоздавших с уходом с родной земельки древних старух…
В поисках тыквы-кубышки и тыквы-ханочки обошел я коротенькие рядки, а на обратном пути задержался возле пожилого мужчины с безразмерным рюкзаком в ногах: рюкзак был набит толстыми пакетами мало сказать крупного — такого же по величине безразмерного чая.
Остановился я, затеял разговор — само собой, купец нахваливал свой товар: чего там — чайный лист? Что от него после переработки останется? А черешок — вот он, его никуда не денешь, только и того, что дроблен… да лучше этого чая… ну, и так далее.
Купил я для пробы один пакет, содержимое которого, когда его дома разрезал, похоже, было на обсыпанный черными «цурпалками» — так в Отрадной называли попадавшиеся в пачках обломки чайных веточек — большой пук пакли или добрый клочок плохо обработанной «костры», теребленной на «лубзаводе» конопли, которой после войны топили печки — сколько кошелей перетаскал я в детстве сапетками!
Милые, вроде бы совсем забытые слова, которые сами тихонько всплыли теперь из памяти!.. Уже за это спасибо продавцу необычного чая.
Запах у него достаточно приятный и сильный, хотя далеко не тонкий, нет — также, как вся эта мешанина грубоват. Но заварка получилась довольно приличная, а вот вторячок вышел отчего-то совсем жидкий. Отдавало, признаться, мочалом, но какой же русский чай им не отдает?
Пойти и купить еще? Для дома, для
Приехал за мной на своем «крайслере» Сережа Прохода, едем на его «Охотничий хутор», я спрашиваю: мол, как относиться к этому чаю, который продают на вашем базаре? Вот, смотри — может, что-нибудь о нем знаешь? Зачитываю ему текст лежавшего внутри листка-паспорта: «Чай краснодарский черешковый фасованный.»
— Все дело в технологии, — ровным тоном и будто даже слегка раздумчиво говорит Сергей. — Когда его фасовали, видишь. Днем? Или ночью?.. А в этом-то вся и штука.
— Иди ты! — по-мальчишески удивляюсь: знакомы-то с ним сто лет, а друг для друга — все мальчики. — Это, в самом деле, имеет значение?
— Ну, а как же? — все также серьезно учит меня Сергей. — Может, помнишь, — или я тебе не рассказывал? Была тут у нас одна фирма: изготавливала и продавала измельченную дубовую кору… Это ведь достаточно большая ценность, ты знаешь. В медицине — как вяжущее, общеукрепляющее — для животных, входит во всякого рода биодобавки… Принимали они кору по хорошей цене, лежала на виду — вот она! А ночью, когда начинали перемалывать, подъезжали три «камаза» с мебельной фабрики. С дубовыми опилками…
— Вспомнил! — рассмеялся я. — Ты мне как-то рассказывал!
— Вот, видишь, — все так же невозмутимо Серега продолжал. — Так что всегда интересуйся технологией: днем фасовали? Или — темной ночью?
Образ и мера времени
Привез я с собою в Горячий неоконченную рукопись «Кодекса чести» — о моем друге Ирбеке Кантемирове, о том многом, что связано с ним, лучшие горские традиции в себе воплотившем… И как всегда — как с ним было, когда его перестал вдруг слушаться умница Асуан, что-то свое в те минуты, прекрасно запечатленные в крошечном документальном фильме, у своего любящего хозяина отстаивавший — взялось «выкидывать коники» (старый отраденский словарь) подсознание: с «Кодексом» дело — ни с места, зато чего только в голову не пришло, связанного с началом «Осеннего романа», все подсобные материалы которого специально, как раз для того, чтобы «не путались под ногами», оставил под Звенигородом, в Кобякове.
По закону вредности к концу срока в пансионате — все более властно: ну, будто хорошенький десант долгожданных «эйдосов» — летающих по миру над землей образов — приземлился в почерневшей от долгого — от темна до темна — ночного дождя в долине Псекупса под Абадзехской горой, ставшей от этого еще уютнее и печальней…
Сперва вдруг подумалось о том, что в повествовании о поездке на алтайскую целину, об уборке хлеба прямо-таки обязан присутствовать образ пшеничного зерна и зерна вообще… сколько стоит за ним! Вплоть до рационального зерна.
Как же мог, спохватился, обойтись без этого символа, который все больше затягивает своею глубиной: зерно — как собранное в триединство прошлое, настоящее и будущее?.. Дальше больше, как говорится: вдруг открылось, что зерно — это не только символ времени, это еще и счет по годам… Умершее и народившееся — разве они не сменяют друг дружку ежегодно? И можно говорить о пяти, предположим, зернах и о трехстах… И можно считать что от рождества Христова и до великой русской трагедии произросло 1917 зерен… вместится в пригоршнях? Или будет чуть больше этого?