Где апельсины зреют
Шрифт:
— Какія оперетки! Оперетокъ тогда не было.
— Ты, Рафаэль, вотъ что… Ты скажи проводнику, что ежели есть еще на просмотръ такое-же забавное, какъ мы давеча за замкомъ видли, то пусть показываетъ, а нтъ, такъ ну ее и Помпею эту самую…
— Уходить? Да что ты! Мы еще и половины не осмотрли. Вообразите, какое невжество! обратился Перехватовъ къ Глафир Семеновн, но та тоже звала. — Вамъ скучно? спросилъ онъ ее.
— Не то чтобы скучно, а все одно, одно и одно.
— Здсь кладбище еще будетъ. Я знаю по описанію. Сохранились могилы съ надписями.
—
— Пріятныя рчи пріятно и слушать, подхватилъ Граблинъ. — Рафаэль! Что-же ты моей команд не внимаешь! Вели выводить насъ вонъ. Будетъ ужъ съ насъ, достаточно напомпеились.
— Domus Homerica! возглашалъ проводникъ, продолжая разсказывать безъ умолку.
— Домъ трагическаго поэта, но какого именно, неизвстно, переводилъ Перехватовъ. — У дома сохранилась надпись “Cave canem” — берегись собаки. Около этого мста были найдены металическій ошейникъ и скелетъ собаки.
— Ну, вотъ еще, очень намъ нужно про собаку! Мимо! слышался ропотъ.
— Господа! Тутъ сохранились замчательныя изображенія на стнахъ…
— По части клубнички? Такія же, какъ мы видли давеча въ увеселительномъ дом? спросилъ Граблинъ.
— Нтъ, но все-таки…
— Тогда ну ихъ къ чорту! Выводи-же насъ изъ твоей Помпеи.
— Да ужъ и то проводникъ выводитъ. Thermopolium — продажа горячихъ напитковъ, таверна…
— Гд? Гд?
— Да вотъ, вотъ… Сохранилась вывска.
— Тьфу ты пропасть! Только одна вывска сохранилась. Чего-жъ ты кричишь-то передъ нами съ такой радостью! Я думалъ, что настоящая таверна, гд можно выпить и закусить, сказалъ Граблинъ.
— Общественныя бани!
— Ну, ихъ съ лшему!
— Ахъ, господа, господа! Неужели вы древнія бани-то не посмотрите? удивлялся Перехватовъ.
— Ну, бани-то, пожалуй, можно, а ужъ посл бань и довольно… сказалъ Николай Ивановичъ.
Вошли въ стны бань. Перехватовъ разсказывалъ назначеніе отдленій и названіе ихъ.
— Apodyterium — раздвальная комната, гд оставляли свою одежду пришедшіе въ баню. Сохранились въ стнахъ даже отверстія для шкаповъ, куда клалась для сохраненія одежда.
— Съ буфетомъ бани были или безъ буфета? поинтересовался Конуринъ.
— Съ буфетомъ, съ буфетомъ. Древніе подолгу бывали въ бан и любили выпить и закусить.
— Молодцы древніе!
— Изъ раздвальной входъ въ холодную банб — frigidarium. Вотъ и бассейнъ для купанья.
— Скажи на милость, какой бассейнъ-то! Даже больше, чмъ у насъ въ Питер въ Целибевскихъ баняхъ.
— Изъ этой холодной бани входъ въ горячую — tepidarium… Здсь натирались душистыми маслами, и вообще всякими благовоніями.
— Ну?! Вотъ еще какой обычай. А ежели, къ примру, это не благовоніями хотлъ натереться, а скипидаромъ, или дегтемъ, или бабковой мазью? — спрашивалъ Конуринъ.
— Не знаю, не знаю. Насчетъ дегтю и бабковой мази описанія не сохранилось.
— Позвольте, господа… Ну, а гд-же каменка, на которую поддавали? Гд полокъ, на которомъ вниками хлестались?
— Извстно, что древніе вниками не хлестались.
—
— Четвертое отдленіе бани, для потнія — calidarium. Это ужъ самая жаркая баня.
— Неужто четыре отдленія? — удивлялся Конуринъ. — Ну, ужъ это, значитъ, были охотники до бани, царство имъ небесное, господамъ помпейцамъ!
— Даже пять отдленій, а не четыре. Вотъ оно пятое… Laconicum… Тутъ былъ умренный жаръ и господа постители окачивались вотъ подъ этимъ фонтаномъ. Вотъ остатки фонтана сохранились.
— Тсъ… Скажи на милость… Пять отдленій. Молодцы, молодцы помпейцы! Вотъ за это хвалю. Это ужъ значитъ до бани не охотники, а одно слово — ядъ были. Пріду домой, непремнно жен надо будетъ про помпейскія бани разсказать. Она у меня до бани ой-ой-ой какъ лиха! Ни одной субботы не преминуетъ. Батюшки! Да сегодня у насъ никакъ суббота? Суббота и есть. Ну, такъ она наврное теперь въ бан и ужъ наврное ей икается, что мужъ ее вспоминаетъ. Каждую субботу объ эту пору передъ обдомъ въ баню ходитъ. Икни, матушка, икни. Пожалй своего мужа. Вишь его нелегкая куда занесла: въ помпейскія бани!
— Полноте, Иванъ Кондратьичъ… Что это вы за возгласы такіе длаете! съ неудовольствіемъ сказала Глафира Семеновна.
— А что-же такое? Ужъ будто про жену и вспомнить нельзя? Жена вдь, а не полудвица изъ французской націи. Ну, вотъ она и икнула, потому что и мн икнулось… Сердце сердцу всть подаетъ. Ну, бани посмотрли, такъ и, въ самомъ дл, можно на уходъ изъ этой Помцеи.
— Да вдь ужъ и уходимъ. Вотъ музей, мимо котораго мы проходили, вотъ и выходъ, сказалъ Перехватовъ. — На кладбище не пойдете?
— Нтъ, нтъ! Куда тутъ! Ну, его! Кладбищъ у насъ и своихъ въ Питер довольно! послышались голоса.
— Древніе могилы и памятники…
— Древнихъ памятниковъ у насъ тоже много. Походи-ка въ Питер по Волковскому кладбищу — столько древнихъ памятниковъ, что страсть.
Перехватовъ поговорилъ съ проводникомъ и вс направились къ музею, находящемуся при выход.
— Въ музей-то помпейскій ужъ все надо зайти, говорилъ Перехватовъ.
— Въ музей? Коврижками меня въ музей не заманишь! замахалъ руками Граблинъ.
— Ну, зайдемте, зайдемте… Только не надолго… На-скору руку. Только для того, чтобы потомъ сказать, что были въ Помпейскомъ музе, сказала Глафира Семеновна и повела позвывающихъ мужчинъ за собой въ музей.
Граблинъ остался у входа.
LIV
Въ музе помпейскихъ древностей, однако, компанія не долго пробыла. Осмотръ испортила Глафира Семеновна. Въ первой комнат, гд находилась отрытая изъ подъ лавы домашняя утварь — вазы, горшки, лампы, замки, компанія еще осматривала съ нкоторымъ вниманіемъ выставленные предметы, хотя Конуринъ уврялъ, что весь этотъ хламъ и въ Петербург, въ рынк, на развал можно видть, но когда вошли въ залъ, гд въ витринахъ хранились человческіе скелеты и окаменлые трупы людей и животныхъ, Глафира Семеновна вздрогнула отъ испуга и, закрывъ лицо руками, ни за что не хотла смотрть.