Где апельсины зреют
Шрифт:
— Въ капернаумъ вы можете и одни хать… съ вашимъ переводчикомъ.
— Да что одни! Конпанія моего Рафаэльки мн ужъ надола. Тогда мы вотъ какъ сдлаемъ: вс мы проводимъ васъ до гостинницы, вы тамъ останетесь, а вашего супруга отпустите съ нами вмст въ капернаумъ.
— Да вы никакъ съума сошли!
Глафира Семеновна гнвно сверкнула глазами.
Граблину пришлось покориться. Вс похали въ гостинницу. Но дохавъ до гостинницы, Граблинъ все таки не утерплъ. Онъ уже вышелъ изъ экипажа, чтобы идти домой, но остановился, подумалъ и снова вскочилъ въ экипажъ, крикнувъ
— Рафаэль! Марало! Садись въ экипажъ и демъ вдвоемъ кафе-шантанные монастыри обозрвать! Рано еще домой! Нечего намъ дома длать. Дома наши дти по насъ не плачутъ!
Перехватовъ пожалъ плечами и повиновался.
XLIX
Какъ было предположено, такъ и сдлано. Утромъ Ивановы проснулись рано: еще семи часовъ не было. Глафира Семеновна поднялась съ постели первая, отворила окно, подняла штору и ахнула отъ восторга. Передъ ней открылся великолпный видъ на Неаполь съ высоты птичьяго полета. Гостинница помщалась на крутой гор и изъ оконъ былъ виднъ весь городъ, какъ на ладони. Вдали виднлось море и голубая даль. По морю двигались черными точками пароходики съ булавочную головку, блли паруса лодокъ, слва выросталъ Везувій и дымилъ своимъ конусомъ. Внизъ къ морю террасами сползалъ длинный рядъ улицъ. Крыши, куполы, шпицы зданій въ перемежку съ зеленью садиковъ и скверовъ пестрли всми цвтами радуги на утреннемъ солнц. Теплый живительный воздухъ врывался въ открытое окно и невольно заставлялъ длать глубокіе вздохи.
— Боже мой, какая прелесть! И это въ март мсяц такое прекрасное утро! воскликнула она. — Николай Иванычъ, вставай! Чего ты валяешься! Посмотри, какой видъ обворожительный!
Всталъ и Николай Ивановичъ и вдвоемъ, еще не одваясь, они долго любовались красивой картиной.
Черезъ полчаса, когда уже супруги Ивановы сидли за кофе, пришелъ Конуринъ.
— Письмо жен сейчасъ написалъ, сказалъ онъ. — Написалъ, что въ Рим былъ въ гостяхъ у папы римской и чай у него пилъ, сказалъ онъ. — Вы ужъ по прізд въ Петербургъ, ежели увидитесь съ женой, не выдавайте меня пожалуйста насчетъ папы-то. Я ужъ и всмъ знакомымъ въ Петербург буду разсказывать, что былъ у него въ Киновеи въ гостяхъ.
— А про маму римскую ничего жен не написали? спросила Глафира Семеновна.
— Это про акробатку-то? Да что-жъ про нее писать? Мало-ли мы по дорог сколько пронзительнаго женскаго сословія встрчали! Прямо скажу, бабецъ очень любопытный, но вдь объ этомъ женамъ не пишутъ.
— А вотъ я напишу вашей жен про этого бабца. Напишу, какъ вы у ней были въ гостяхъ посл представленія въ Орфеум. Вдь вы были. Будто я не знаю, что вы къ ней потихоньку отъ насъ бгали.
Конуринъ вспыхнулъ.
— Зачмъ-же про то писать, чего не было, помилуйте! Вдь это мараль.
— Были, были.
— Да что-жъ, пишите. У моей жены нервовъ этихъ самыхъ нтъ. Битвеннаго происшествія изъ-за мигрени не выйдетъ. Разв только кислоту физіономіи личности сдлаетъ при встрч, а я кружевнымъ шарфомъ и шелковой матеріей подслащу, что въ Париж ей на платье купилъ. Жена у меня баба смирная.
— Ну, ужъ Богъ
— Дрыхнутъ-съ. Сейчасъ я стучался къ нимъ въ дверь — мычаніе и больше ничего.
— Подите и еще разъ побудите ихъ и скажите, что ежели не встанутъ, то мы одни удемъ въ Помпею.
— А вотъ только чашечку кофейку слизну.
Разбудить Граблина и Перехватова стоило, однако, Конурину большаго труда и только черезъ добрый часъ, когда уже Глафира Семеновна разсердилась на долгое ожиданіе, Конуринъ привелъ ихъ. Лица у нихъ были опухшія, голоса хриплыя, глаза красные.
— Пардонъ, пардонъ, мадамъ, извинялся Граблинъ. — Ужасти. Какъ вчера на какомъ-то сладкомъ вин ошибся. Рафаэль! Какъ вино-то?
— Лакрима Кристи.
— Вотъ, вотъ… Такъ ошиблись, что ужъ сегодня два сифона воды въ себя вкачалъ и все никакого толку. Видите, голосъ-то какой… Только октаву въ архіерейскомъ хор подпускать и пригоденъ. Но за то съ какой испаночкой въ капернаум я познакомился, такъ разлюли малина! “Кара міа, кіа вара” — вотъ Рафаэль научилъ меня, какъ и разговаривать съ ней. Рафаэль! Испанка она, что-ли, или какого-нибудь другаго сословія?
— Оставьте… Пожалуйста не разсказывайте мн о вашихъ ночныхъ похожденіяхъ съ женщинами! перебила его Глафира Семеновна.
— Пардонъ. Совсмъ пардонъ. Дйствительно я совсмъ забылъ, что вы замужняя дама, спохватился Граблинъ. — Ну, такъ демъ въ отрытый-то городъ, что-ли? На воздух хоть втеркомъ меня малость пообдуетъ посл вчерашняго угара.
— Готовы мы. Васъ только ждемъ. Пейте скорй кофе и подемъ.
— Не могу-съ… На утро посл угара я никогда ничего не могу въ ротъ взять, кром зельтерской. Разв ужъ потомъ. Рафаэль! Чего ты, подлецъ, на чужія-то булки съ масломъ набросился! крикнулъ Граблинъ на Перехватова. — Вишь, дорвался!
— Дай ты мн чашку-то кофе выпить. Не могу я на тощакъ хать, я не въ тебя.
— Ршительно не понимаю, какъ человкъ посл такой вчерашней урзки мухи жрать можетъ! хлопнулъ себя по бедрамъ Граблинъ.
— Да вдь урзывалъ-то муху ты, а не я… отвчалъ Перехватовъ.
— Да вдь и ты не на пищ святаго Антонія сидлъ.
— Я пилъ въ мру и тебя охранялъ. Не хорошо разсказывать-то… Но, вообразите, влзъ вчера въ оркестръ и вздумалъ съ музыкантами на турецкомъ барабан играть. Ну, разумется, пробилъ у барабана шкуру. Я началъ торговаться… Двадцать лиръ взяли.
— Что двадцать лиръ въ сравненіи съ такой шальной испаночкой, которая вчера…
Глафира Семеновна вспыхнула:
— Господа! Если вы не перестанете!
— Пардонъ, пардонъ… Ахъ, какъ трудно посл трехнедльнаго шатанья среди купоросныхъ барышень привыкать къ замужней женщин!..
— демте, демте, господа, въ Помпею… торопила Глафира Семеновна компанію.
Черезъ пять минутъ они выходили изъ гостинницы.
— Рафаэль! Нанимай извощиковъ и будь путеводителемъ! — кричалъ Граблинъ Перехватову. — Вдь изъ-за чего я его взялъ въ Италію? Набахвалилъ онъ мн, что всю Италію, какъ свои пять пальцевъ знаетъ.