Где апельсины зреют
Шрифт:
— Ахъ, Боже мой! И зачмъ этотъ паршивый проводникъ къ ресторану насъ привелъ! негодовала Глафира Семеновна. — Посл, посл Помпеи, Григорій Аверьянычъ, вы выпьете.
— Нтъ, мадамъ, не могу. Аминь… У меня посл вчерашняго заднія ноги трясутся. сть мы ничего не будемъ, но коньячишкой помазаться слдуетъ. Господа мужчины! Коммензи… На скору руку…
Мужчины улыбнулись и направились за Граблинымъ.
— Ахъ, какое наказаніе! вздыхала Глафира Семеновна, оставшись у ресторана. — Пожалуйста, господа, не засиживайтесь тамъ, упрашивала она мужчинъ.
— Въ одинъ моментъ! крикнулъ ей Граблинъ и кивнулъ проводнику:-
Въ ресторан, однако, мужчины не засидлись и вскор изъ него вышли, покрякивая посл выпитаго коньяку. Граблинъ сосалъ цлый лимонъ, закусывая имъ. Ихъ сопровождалъ на подъздъ лакей ресторана, кланялся и, прося зайти посл осмотра раскопокъ завтракать, совалъ карточки меню ресторана.
Входъ въ помпейскія раскопки былъ рядомъ съ рестораномъ. У каменныхъ воротъ была касса. Кассиръ въ военномъ сюртук и въ кэпи съ краснымъ кантомъ продавалъ входные билеты и путеводители. За входъ взяли по два франка съ персоны и пропустили сквозь контрольную ршетку съ щелкающимъ крестомъ на дорогу, ведущую въ раскопки. Дорога была направо и налво обложена каменнымъ барьеромъ и на немъ росли шпалерой кактусы и агавы. Впечатлніе было такое, какъ будто-бы входили на кладбище. Публики было совсмъ не видать. Тишина была мертвая. Вс молчали и только одинъ проводникъ, размахивая руками, вертлся на жиденьныхъ ногахъ и бормоталъ безъ умолка, ломая нмецкій языкъ. Показалось небольшое зданіе новой постройки.
— Museo Pompeano… указалъ проводникъ, продолжая трещать безъ умолка.
— Что онъ говоритъ? спросилъ Перехватова Николай Ивановичъ.
— А вотъ это Помпейскій музей. Проводникъ говоритъ, что его осмотримъ потомъ на обратномъ пути.
— Еще музей? воскликнулъ Граблинъ. — Нтъ, братъ, мазилка, въ музей я и потомъ не пойду. Достаточно ужъ ты меня намузеилъ въ этомъ Неапол. До того намузеилъ, что даже претитъ. Пять музеевъ съ безрукими и безголовыми статуями и облупившимися картинами въ три дня осмотрли. Нтъ, шалишь! Аминь.
— Каково невжество-то! отнесся Перехватовъ къ Глафир Семеновн, кивая на Граблина. — И вотъ все такъ. — Вчера на статуи лучшихъ мастеровъ плевалъ.
— Я не понимаю, Григорій Аверьянычъ, зачмъ вы тогда въ Италію похали? замтила Глафира Семеновна.
— Я-съ?.. Само-собой ужъ не за тмъ, чтобъ эти музеи смотрть. Нмецкіе и французскіе рестораны и увеселительныя мста я видлъ — захотлось и итальянскіе посмотрть. Надо-же всякой цивилизаціи поучиться, коли я живу по полированному. Родители наши были невжественные мужики, а мы хотимъ новомодной цивилизаціи. Но одно скажу: лучше парижскихъ полудвицъ нигд нтъ! Ни нмки, ни итальянки, ни испанки въ подметки имъ не годятся. Вотъ, напримръ, танцодрыгальное заведеніе Муленъ-Ружъ въ Париж… Ежели-бы такую штуку завести у насъ въ Питер…
— Брось, теб говорятъ… дернулъ Граблина за рукавъ Перехватовъ и кивнулъ на Глафиру Семеновну.
Граблинъ спохватился.
— Пардонъ… Пардонъ… Не буду… То есть ршительно я никакъ не могу привыкнуть, что вы, Глафира Семеновна, настоящая дама!..
Начались раскопки. Проводникъ остановился около каменныхъ стнъ зданія безъ крыши, зіяющаго своими окнами безъ переплетовъ и входами безъ двереи, какъ посл пожара. Проводникъ забормоталъ и пригласилъ войти внутрь стнъ. Расположеніе комнатъ
— Мосье Перехватовъ, переводите-же, что онъ разсказываетъ, — попросила Глафира Семеновна. — Насчетъ нмецкаго языка я совсмъ швахъ.
— Вотъ это были спальныя комнаты и назывались он у жителей по латыни cubicula, вотъ это гостиная — tablinum… вотъ столовая — triclinium.
— Постой, постой… Да разв въ Помпе-то мертвецы прежде были? — спросилъ Перехватова Грабулинъ.
— То-есть какъ это мертвецы? Пока Помпея была не засыпана, они были живые.
— А какъ-же они по латински-то разговаривали? Вдь самъ-же ты говорилъ, что латинскій языкъ — мертвый языкъ.
— Теперь онъ мертвый, а тогда былъ такой-же живой, какъ и нашъ русскій.
— Что-то, братъ, ты врешь, Рафаэль.
— Не слушай, коли вру. Вотъ какія у древнихъ помпейцевъ постели были. Видите, ложе изъ камня сдлано, — обратился Перехватовъ къ Глафир Семеновн. — Вотъ и каменное изголовье.
— На манеръ нашихъ лежанокъ стало быть! Такъ, такъ… кивалъ Конуринъ.
— Но неужели-же они спали на этихъ камняхъ безъ подстилокъ? — задала вопросъ Глафина Семеновна.
— Какъ возможно безъ подстилокъ! — отвчалъ Николай Ивановичъ. — Наврное хоть войлокъ какой-нибудь подстилали и подушку клали. Вдь и у насъ на голыхъ изразцовыхъ лежанкахъ не спятъ. Какъ столовая-то по латыни?
— Триклиніумъ.
— Триклиніумъ, триклиніумъ… Хорошее слово.
Проводникъ велъ компанію въ стны другаго зданія.
LI
— Сasа di Niobe! возгласилъ проводникъ, вводя компанію въ стны большаго зданія, и сталъ по нмецки разсказывать сохранившіяся достопримчательности древней постройки.
Перехватовъ переводилъ слова проводника.
— Это, господа, былъ домъ какого-то богача, магната. Вотъ спальня, вотъ столовая, вотъ садъ съ остатками мраморнаго фонтана, говорилъ онъ. — Въ теченіи восемнадцати столтій даже вотъ часть свинцовой трубы водопровода сохранилась. Вотъ и ложе домохозяина.
— Богачъ, а тоже спалъ на лежанк, а не на кровати, замтилъ Конуринъ. — Совсмъ деревенская печь — вотъ какъ у насъ въ Ярославской губерніи.
— Въ старину-то, братъ, люди проще жили, отвчалъ Николай Ивановичъ. — Вотъ я помню своего дда Акинфа Иваныча. При капитал человкъ былъ, а по буднямъ всегда щи деревянной ложкой хлебалъ, да и всему семейству нашему другихъ не выдавалъ, а ceребряныя ложки въ горк въ гостиной лежали.
— Называется этотъ домъ домомъ Ніобы по сохранившемуся изображенію Ніобы на доск каменнаго стола, продолжалъ переводить Перехватовъ. — Ніоба — это изъ миологіи. Вотъ столъ и изображеніе Ніобы, оплакивающей своихъ сыновей. Смотри, Граблинъ.
— Вижу, вижу. Только я думалъ, что это какая-нибудь карта географіи.
— Bottega del Ristoratore! обвелъ рукой вокругъ проводникъ, когда вс вошли въ третье зданіе.
— Древній ресторанъ, трактиръ помпейцевъ, перевелъ Перехватовъ,
— Трактиръ? воскликнулъ Граблинъ, — вотъ это любопытно.
— Посмотримъ, посмотримъ, какой такой трактиръ былъ у этихъ самыхъ древнихъ эфіоповъ, заговорилъ Конуринъ.
— Не у эфіоповъ, а у помпейцевъ.
— Ну, все равно. Гд-же буфетъ-то былъ? Гд-же у нихъ водочка-то стояла?