Где апельсины зреют
Шрифт:
Вдругъ Николай Ивановичъ вскрикнулъ и отшатнулся отъ англичанина.
— Погибаемъ? — заоралъ Конуринъ, хватаясь за перекладину вагона. — Господи! Что-же это такое!
Оказалось, что англичанинъ вынулъ изъ кармана ящичекъ и выпустилъ оттуда на скамейку большую лягушку, которая и прыгнула по направленію къ Николаю Ивановичу, но тотчасъ остановилась и стала пыжиться.
— Мусью! Такъ невозможно. Съ лягушками нешто шутить можно?.. Съ животной тварью въ вагоны не допущаютъ! закричалъ на англичанина пришедшій въ себя Николай Ивановичъ.
— Выбрось ее вонъ! Выбрось изъ вагона! поддержалъ его Конуринъ,
— Господа, оставьте… Это должно быть естествоиспытатель. Онъ съ научною цлью… Онъ опыты длаетъ, останавливалъ товарищей Перехватовъ.
— Испытатель! А хоть-бы распроиспытатель! Плевать мн на него!
И Николай Ивановичъ сбросилъ лягушку со скамейки вагона палкой. Лягушка вылетла изъ вагона на желзнодорожное полотно. Англичанинъ возмутился и заговорилъ что-то по англійски, сверкая глазами и размахивая руками передъ Николаемъ Ивановичемъ.
— Ну, ну, ну! Будешь кричать, такъ и самого вышвырнемъ такъ-же, какъ лягушку! Молчи ужъ лучше. Насъ трое, а ты одинъ.
Началась перебранка. Англичанинъ ругался по англійски, Конуринъ и Николай Ивановичъ высыпали на него словарь русскихъ ругательныхъ словъ.
— А вотъ протоколъ составить, когда прідемъ на верхъ, что, молъ, такая и такая рыжая англійская дубина здитъ съ мелкопитающейся наскомой тварью и длаетъ нарушеніе общественнаго безпокойствія, проговорилъ наконецъ Конуринъ.
— Господа! Довольно, довольно. Оставьте… Видите, мы уже пріхали, останавливалъ своихъ компаньоновъ Перехватовъ.
— Чего довольно! Счастливъ его Богъ, что Глаша впередъ ухала, а будь это при ней, такъ я ему-бы ужъ прописалъ ижицу, вс бока обломалъ-бы, потому Глаша зми и лягушекъ видть не можетъ и съ ней наврное случились-бы нервы, истерика… не унимался Николай Ивановичъ.
Вагонъ остановился у станціи.
— Ну, слава Богу, пронесли святители! проговорилъ Конуринъ, крестясь. — Каково только потомъ обратно будетъ спускаться.
Николай Ивановичъ искалъ глазами на станціи Глафиру Семеновну, но ея не было.
— Ma фамъ? У ма фамъ? испуганно обращался онъ къ желзнодорожной прислуг. — Глаша! Глафира Семеновна! Гд ты? Что-же это, въ самомъ дл!.. Неужто она на самую верхушку Везувія одна удрала? Ахъ, глупая баба! Ахъ, мерзкая! Это ее англичане, которые съ нами въ шарабан хали, увели! Ну, погодите-жъ вы, длиннозубые англійскіе черти!
Его окружили проводники въ форменныхъ фуражкахъ съ номерами на груди и проводники въ шляпахъ и безъ номеровъ и предлагали свои услуги. Вс они были съ альпійскими палками въ рукахъ. Проводники не въ форменныхъ фуражкахъ имли по дв и по три альпійскія палки и, кром того, имли при себ грязные пледы, перекинутые черезъ плечо, и связки толстыхъ веревокъ у пояса.
— А ну васъ къ чорту! Прочь! У меня жена пропала! кричалъ на нихъ Николай Ивановичъ.
— Не пропала, а ушла должно быть съ рекомендованнымъ проводникомъ, отвчалъ Перехватовъ. — Мы имемъ право на рекомендованнаго горной компаніей Кука проводника по нашему билету. У насъ это въ правилахъ восхожденія на Везувій на билетахъ напечатано. Съ номерными бляхами и въ форменныхъ фуражкахъ — это рекомендованные проводники и есть.
Одинъ изъ такихъ проводниковъ манилъ уже Перехватова и Николая Ивановича за собой и что-то
— Да провались ты, окаянный! Мн жену надо. Ma фамъ… У меня жена куда-то здсь задвалась! Отыщи мн ее и получишь два франка на чай… сердился Николай Ивановичъ. — Щерше ма фамъ и будетъ де больше франкъ пуръ буаръ.
— Послушайте, Ивановъ, ваша супруга наврное отправилась на кратеръ съ проводникомъ и англичанами. Пойдемте скоре впередъ и мы нагонимъ ее или найдемъ на верху у кратера. Видите, здсь ужъ никого нтъ изъ публики.
— Ну, попадетъ ей отъ меня на орхи! Ой-ой, какъ попадетъ!
Вс пошли за проводникомъ въ форменной фуражк. Три проводника безъ форменныхъ фуражекъ слдовали сзади и предлагали альпійскія палки.
— Брысь! — крикнулъ на нихъ Конуринъ, но они не отставали.
LX
Путь отъ желзнодорожной станціи лежалъ прямо къ кратеру. Взбираться пришлось по узенькой неутрамбованной, а только слегка протоптанной тропинк, ведущей зигъ-загами на страшную крутизну. Ноги утопали въ разсыпавшейся въ песокъ лав. Пропитанный срными испареніями воздухъ былъ удушливъ. Шли гуськомъ. Вели проводники, рекомендованные компаніей Кука. Впереди шелъ англичанинъ въ шотландскомъ костюм сзади своего проводника, затмъ опять проводникъ и за нимъ Николай Ивановичъ, опирающійся на свою палку съ скрытымъ внутри кинжаломъ, а за нимъ Перехватовъ и Конуринъ. Около нихъ, не по проложенной тропинк, а карабкаясь по твердымъ, въ безпорядк нагроможденнымъ глыбамъ лавы, бжали три вольные проводника въ калабрійскихъ рваныхъ шляпахъ и, размахивая веревками, подскакивали къ путешественникамъ при трудныхъ переходахъ, подхватывали ихъ подъ руку, предлагали имъ свои альпійскія палки. Николай Ивановичъ все отмахивался отъ нихъ и отбивался.
— И чего они лзутъ, подлецы! говорилъ онъ, обливаясь потомъ.
— сть хотятъ, на макароны заработать стараются, отвчалъ Перехватовъ и взялъ отъ одного изъ проводниковъ палку съ острымъ наконечникомъ и крючкомъ. — Отдайте имъ ваше пальто понести — вотъ они и отстанутъ. Вамъ жарко въ пальто.
— А и то, отдать.
Николай Ивановичъ отдалъ пальто, но вольные проводники не унимались.
Видя, что ему трудно взбираться, они протягивали ему концы своихъ веревокъ и показывали жестами, чтобы онъ взялся за конецъ веревки, а они потянутъ его на верхъ и будутъ такимъ манеромъ втаскивать и облегчать восхожденіе. Опыты втаскиванія они для примра показывали другъ на друг. Николай Ивановичъ согласился на такой способъ восхожденія. Проводникъ быстро обвязалъ его по поясу однимъ концомъ веревки, а за другой конецъ потащилъ его на верхъ. Идти стало легче.
— Эй, ты! Черномазый! Тащи и меня! крикнулъ Конуринъ другому проводнику.
Тотъ бросился къ нему со всхъ ногъ и тоже обвязалъ его веревкой.
— Смотри только, не затащи меня въ какую-нибудь пропасть!.. продолжалъ Конуринъ, взбираясь уже откинувшись корпусомъ назадъ, и прибавилъ: — Взрослые люди, даже съ сдиной въ бородахъ, а въ лошадки играемъ. Разсказать ежели объ этомъ въ Питер родн — плюнутъ и не поврятъ, какъ насъ поднимали на веревкахъ, ей-ей, не поврятъ. А зачмъ, спрашивается, мучаемъ себя и поднимаемся? На кой шутъ этотъ самый Везувій намъ понадобился?