Где апельсины зреют
Шрифт:
— Полисъ! Зови сюда квартальнаго или пристава, арабская образина! Съ мста не тронусь, пока протокола не будетъ составлено! Грабители! Разбойники! Бандиты проклятые! Вишь, какое воровское гнздо у себя въ буфет устроили!
Очевидно, Граблинъ давно уже неистовствовалъ. Два стекла въ окн были вышиблены, на полу около стола и дивана валялись разбитыя бутылки и посуда. Самъ онъ былъ съ всклокоченной прической, съ перекосившимся лицомъ.
— Что вы, что? съ вами? подскочилъ къ нему въ испуг Николай Ивановичъ.
— Ограбили… До нитки ограбили… Ни
— Успокойтесь, Григорій Аверьянычъ. Что это вы какой скандалъ затяли! Ваши деньги у мосье Перехватова. Все цло, все въ сохранности, кричала Граблину Глафира Семеновна.
— У Перехватова? — понизилъ голосъ Граблинъ. — Ахъ, онъ мерзавецъ! Отчего-же онъ записку не оставилъ у меня въ карман, что взялъ мои деньги и вещи?
— Да вдь мы поручили васъ здшнему слуг и велли вамъ передать, чтобы вы о вещахъ не безпокоились, когда проснетесь, что вещи и деньги у вашего товарища. Вотъ слуга увряетъ, что онъ нсколько разъ заявлялъ вамъ объ этомъ, что вещи ваши у товарища.
— Можетъ быть и заявлялъ, но какъ я могу понимать, ежели я по ихнему ни въ зубъ! Онъ мн показывалъ что-то на свой карманъ, хлопалъ себя по брюху, но разв разберешь!
— Ахъ, ты скандалистъ, скандалистъ! — покачалъ головой Конуринъ.
— Скандалистъ… — Сами вы скандалисты! Бросить человка въ разбойничьемъ вертеп!
— Да какой-же тутъ вертепъ, позвольте васъ спросить? И какъ васъ можно было вести на Везувій, ежели вы былина манеръ разварнаго судака, — пробовала вразумить Граблина Глафира Семеновна.
— Ахъ, оставьте пожалуйста, мадамъ… Я и отъ дамъ дерзостей не терплю. Какой я судакъ?
— Конечно-же былъ на манеръ судака, соусъ провансаль. Въ безчувствіи чувствъ находился, — прибавилъ Николай Ивановичъ.
— Довольно! Молчать!
— Пожалуйста, и вы не кричите! Что это за скандалистъ такой!
— Гд Рафаэлька?
Граблину объяснили.
— Ну, пусть вернется, чортова кукла! Я съ нимъ расправлюсь, — проговорилъ онъ и началъ надвать сапоги, бормоча:- По карманамъ шарю — нтъ денегъ, сапоги снялъ — нтъ денегъ.
— Ахъ, ты, скандалистъ, скандалистъ! Смотрите, сколько онъ набуйствовалъ, — сказалъ Конуринъ, оглядывая комнату. — Посуду перебилъ, стулъ сломалъ, окно высадилъ.
— Плевать… Заплатимъ… И не такія кораблекрушенія длали, да платили.
— Да ты-бы ужъ хоть насъ-то подождалъ, чтобы справиться о деньгахъ, саврасъ ты эдакій.
— Не смть меня называть саврасомъ! Самъ ты срое невжество изъ купеческаго быта.
Перебранка еще долго-бы продолжалась, но Конуринъ, чтобы утишить ее, потребовалъ бутылку асти и, поднеся стаканъ вина Граблину, сказалъ:
— На-ка вотъ, понравься лучше съ похмелья. Иногда, когда клинъ клиномъ вышибаютъ, то хорошо дйствуетъ.
Граблинъ улыбнулся
LXIII
Просмотрвъ книгу постителей, побывавшихъ на Везувіи, и найдя въ ней всего только одну русскую фамилію, какого-то Петрова съ супрутой “de Moscou”, Глафира Семеновна взяла перо и сама росписалась въ книг: “Г. С. Иванова съ мужемъ изъ Петербурга”.
Въ это самое время къ ней подошелъ слуга изъ ресторана и сталъ предлагать почтовыя карточки для написанія открытыхъ писемъ съ Везувія. На карточк, съ той стороны, гд пишется адресъ, была на уголк виньетка съ изображеніемъ дымящагося Везувія и надпись по французски и итальянски “станція Везувій”. Это ей понравилось.
— Николай Иванычъ, Иванъ Кондратьичъ! Полно вамъ виномъ-то накачиваться! Идите сюда, позвала она мужа и Конурина. — Вотъ тутъ есть почтовыя карточки съ Везувіемъ и можно прямо отсюда написать письма знакомымъ.
— Да, да… Я давно воображалъ написать жен чувствительное письмо… вскочилъ Конуринъ.
— Николай Иванычъ! Напиши и ты кому-нибудь. Надо-же похвастаться въ Петербург, что мы были на самой верхушк Везувія. Это такъ эффектно. Помнишь, какой переполохъ произвели мы въ Петербург во время Парижской выставки, когда написали нашимъ знакомымъ письма съ Эйфелевой башни. Многія наши купеческія дамы даже въ кровь расцарапались отъ зависти, что вотъ мы были въ Париж и взбирались на верхушку Эйфелевой башни, а он въ это время сидли у себя дома съ курами въ коробу. Гликерія Васильевна даже полгода не разговаривала со мной и не кланялась.
— А ну ихъ, эти карточки! Что за бахвальство такое! отвчалъ Граблинъ, который, выпивъ вина, въ самомъ дл какъ-то поправился и пришелъ въ себя.
— Ахъ, оставьте, пожалуйста… Вы не были на Везувіи, такъ вамъ и не интересно. А мы поднимались къ самому кратеру, рисковали жизнью, стало быть какъ хотите, тутъ храбрость. Со мной вонъ два раза дурно длалось, отвчала Глафира Семеновна.
— Надо, надо написать письмо; Непремнно надо, подхватилъ Николай Ивановичъ. — Гд карточки? Давай сюда.
Началось писаніе писемъ. Конуринъ и Николай Ивановичъ заглядывали въ карточку Глафиры Семеновны. Та не показывала имъ и отодвигалась отъ нихъ.
— Я только хочу узнать, Глаша, кому ты пишешь, сказалъ Николай Ивановичъ.
— Да той-же Гликеріи Васильевн. Пусть еще полгода не кланяется.
— Ну, а я перво на перво напишу нашему старшему прикащику Панкрату Давыдову.
— Ну, что Панкратъ Давыдовъ! Какой это иметъ смыслъ Панкрату Давыдову! Получитъ письмо и повситъ въ контор на шпильку. Надо такимъ людямъ писать, чтобъ бгали по Петербургу и знакомымъ показывали и чтобъ разговоръ былъ.