Гекатомба
Шрифт:
Лицо Гладкова приняло отрешенное выражение мечтательности и умиротворенности, совершенно не вязавшееся с хмурыми лицами сотрудников редакции, но более всего - с самой целью присутствия здесь всех этих людей, чьи мысли были заняты потрясшими город убийствами, к которым, предположительно, сидящий среди них человек, с его же слов, имел первостепенное, непосредственное отношение.
Однако в настоящий момент этот человек, по-видимому, пребывал в каком-то незнакомом для остальных мире. Он жил придуманными, несуществующими образами, недоступными пониманию других и его собственный, построенный им мир, уж так сложилось, почему-то не мог
– ... Я в детстве Джеком Лондоном зачитывался, Кервудом, Сетоном-Томпсоном, - тихо лилась речь Валеры.
– А "Белый клык" настольной книгой был и до сих пор остается.
– А кроме них ты что-нибудь читал?
– заглядывая ему в глаза, спросила Маша.
– Конечно, - улыбнулся он.
– Массу книг по археологии и истории. Очень люблю О.Генри, Брета Гарта и Роберта Шекли.
– Совершенно разные писатели, - заметил Сергей.
– Это только на первый взгляд так кажется, - мягко не согласился Валера.
– Лондон, Гарт и О.Генри в чем-то пересекаются, Шекли - фантаст, Кервуд и Сетон-Томпсон - превосходные натуралисты. Но их объединяют два направления - романтизм и человечность.
– Да?
– искренне удивился Корнеев и с иронией взглянул на Гладкова. Извини, Валера, но... как бы это сказать, романтизм и человечность не совсем укладываются в тему нашего... нашей встречи.
Гладков мгновенно сник, а Сергей поймал на себе несколько осуждающих взглядов коллег. "Ну, урод, Серега, - со злостью подумал про себя Осенев. Человек помаленьку раскрываться начал, а он, как кувалдой по темечку."
– Валера, - несколько выправил положение Олег, - а что ты там про экспедиции обмолвился?
– Я хотел после школы на истфак поступать, археологией мечтал заняться. Вы знаете, мы живем в непростом месте. Городу этому не одна сотня веков. Он богат на судьбы и события, но на нем тавро убийства.
Осенева при этих словах словно ударило током. Он деонулся на стуле и неосознанно подался вперед:
– Что ты сказал?!
– тон, каким он задал вопрос, заставил присутствующих замереть.
Валера, закусив губу, помолчал, но потом продолжил:
– Я понимаю, из моих уст это звучит неординарно. Вы не подумайте, я не оправдываюсь...
– Стоп!
– Корнеев резко ударил ладонью по столу.
– Валера, давай-ка, все по порядку.
– Я и говорю, по-порядку, - он вздохнул.
– Это случилось в первый раз на базаре. Имел место небольшой инцидент. Одним словом, наш мэр делал рейд накануне праздника...
– И он рассказал об эпизоде с Буровой.
– ... На ней в тот день был газовый шарф - красивый, элегантный и запоминающийся. А после ее убийства, представьте, я этот шарф нашел у себя в квартире, в прихожей в шкафу...
Собравшиеся, открыв рты и затаив дыхание, слушали его повествование. Валера, чувствуя к себе неподдельный интерес и, несмотря на весь ужас переживаемых им вновь событий, приободрился.
– ... Накануне я во вторую смену работал. Приехал на дежурке поздно ночью, часа в два. Спать не хотелось, а тут еще Егора встретил, из соседнего подъезда. Он тоже когда-то археологией увлекался. Зашли
– Гладков судорожно сцепил пальцы рук и побледнел, - ... увидел ее шарф. Сначала не мог понять, откуда он у меня. Потом вспомнил сон, да еще и убийство это - весь город на голове стоял, - я совсем потерялся. Дальше - больше: очки Кондратьева нашел и зонтик этого, третьего, Лизунова.
– Он устремил жуткий взгляд в пространство и после продолжительной паузы вдруг выдал: - А сегодня я чуть отца Иосафа не убил.
– К-а-ак эт-т-то?
– заикаясь, выдохнула Маша.
– С утра в церковь решил сходить, - стал пояснять Валера упавшим голосом.
– После того, как вам, Дмитрий, позвонил. Если честно, сам не пойму, что меня туда потянуло. В церкви прихожан не было, рано слишком. Отец Иосаф присел со мной рядом, мы разговорились. И я... Я. сказал, что... Я сказал ему, что я - убийца.
– Ну ты даешь!
– воскликнул Сергей.
– А он что?!
Валера как-то странно взглянул на него:
– Он ответил, что у меня... Божий дар, но я не верю в Бога и оттого не осознаю его... То есть, это... дар его.
– Ничего себе дар, - покачал головой Даньшин.
– Я о том же подумал: спятил старик. Ему ведь под девяносто уже. Но он с таким сочувствием ко мне отнесся.
– Валера вновь побледнел: - И тут на меня это накатывать стало. Все поплыло, туман перед глазами. То, что я увидел...
– он зажмурился и затряс головой.
Люди в комнате стали испуганно переглядываться. Сергей с Дмитрием, не сговариваясь, напружинились, готовые в любую минуту рвануться и броситься на Гладкова. Но тот сидел, не шелохнувшись. Осенев обвел взглядом ошеломленных коллег, мимолетно "зацепив" глазами "Кремлевку".
– Серега, наливай!
– приказал Осенев.
– Есть!
– четко отреагировал тот, с молниеносной быстротой разлив водку.
Не чокаясь, быстро выпили, но закусывать никто не стал. Все взоры устремились на Валеру.
– Я был в Освенциме. Это такая жуть... такой кошмар...
– произнес он страшным, замогильным голосом.
– Извини, пожалуйста, я не понял: где ты был?
– склонив голову набок и подавшись вперед, спросил Корнеев, причем выражение лица у него было в этот момент совершенно идиотским.
Справедливости ради стоит сказать, что у остальных оно было тоже не лучше: приоткрытые рты и вытаращенные глаза, с отраженным в них интенсивным мыслительным процессом, но... далековато за гранью нормального.
– Я никогда не был в Польше, - Гладкова начала бить нервная дрожь, слова давались ему с трудом.
– Но я могу с точностью до мельчайших деталей описать людей и станцию, куда прибывали эшелоны. Я был в одном из вагонов... В этом вагоне был и отец Иосаф, только молодой. Я по глазам его узнал. А когда пришел в себя, то увидел, что он - живой. Без этой страшной раны на шее...
– Гладков, не в силах справиться с охватившим его волнением, попросил Корнеева: - Сережа, не могли бы вы налить еще? Пожалуйста...
– И пока тот покорно выполнял его просьбу, закончил: - Он ждет меня сегодня в церкви в шесть часов. Сказал, чтобы я пришел. Я пообещал. Ну вот и... все, - Валера схватил рюмку и махом опрокинул ее.