Гель-Грин, центр земли

Каллен Никки

— Мне?

— Да.

— Спасибо, — она слушала его дыхание, частое, будто он бежал долго, или волнуется, или кого-то целует; она покраснела и села на пол, растерянная, в куртке, полной снега, грязных ботинках, — только… Арвен, не могла бы ты… приехать за мной?

— За тобой?

— Да…

— Зачем?

— Пожалуйста, Арвен…

— Хорошо; а далеко? Ты не дома; в приходе? где ты?

Он назвал адрес, она знала этот район — недалеко от Марьяны; записала адрес на обоях.

— А что ты там делаешь? — но он уже отключился; словно уронил телефон; она представила, как трубка кружится в пространстве слабого света; и опять позвонила в такси. Машина оказалась той же самой; таксист улыбнулся ей, как старой знакомой в баре; видимо, не успел отъехать далеко; она назвала адрес — проспект Расмуса Роулинга, первого начальника

порта; снег продолжал идти, словно тоже искал кого-то; высматривал землю, не находил и тут же таял; «подождите здесь», — попросила она и вышла; в конце проспекта не горели фонари: только деревья белели таинственно и сияла, будто с призраком, телефонная будка с силуэтом внутри; она открыла дверь, «Патрик»; думала, улыбнется, спросит еще раз, что за город Париж, а она ответит, что он мне без тебя — дыра, да и только; а я привезла тебе подарок; это мельница; маленькая красная мельница-часы, крылья её крутятся, как у настоящей; как у колеса фортуны; мне так повезло, Патрик, что я встретила тебя; пожалуйста, я приеду за тобой, увезу куда хочешь, только не прогоняй меня, пожалуйста; но Патрик молчал; привалился плечом на стекло кабинки, оно запотело от его дыхания; но теперь, казалось, он совсем не дышал; она коснулась его лба, груди и отдернула руку; Патрик был весь мокрый; не от снега и не от волнения; и не оттого, что бежал; а потом она подняла на шорох глаза и увидела другие, такие же круглые, как у малыша в аэропорту; человек приклеился к стеклу с другой стороны; смотрел спокойно, как в свое окно; и Арвен увидела, какой он: в тяжелой куртке и на груди свастика. Она медленно встала. К телефонной будке из темноты вышло еще несколько парней; все здоровые и одинаковые, словно их вырезали из картона; они смотрели на девушку и Патрика, сползшего от движения Арвен на пол; тихонько застонавшего; девушка же смотрела на них, как и они на неё, — эмоции в нижний ящик стола; будто они сидели за карточным столом и у неё были все тузы.

— Что вам нужно? — сказала она. — Его добить? Я не дам; в десяти метрах от вас стоит моё такси; я сейчас возьму его и увезу, и никто из вас шага не сделает; оружия у меня нет, но зато есть старый фотоаппарат; он весит с тонну, титановый корпус; им гвозди можно заколачивать; а у шофера наверняка есть рация; милиция будет здесь раньше, чем вы успеете что-нибудь подумать.

Они молчали. Просто стояли, как белые деревья вокруг, и смотрели, как она тащит тело; снег оседал на их украшенные железом плечи, словно на статуи, и на мокрые волосы Патрика; шофер увидел издалека и вышел из машины помочь; играло радио — что-то про тени и судьбу. «Спасибо», — сказала она; «бывает»; и, помня адрес, вел молча; огни снова замелькали на лице; только теперь на лице Патрика; она смотрела, как — сначала желтый, потом синий, потом красный и в конце зеленый — словно чей-то сон снаружи; он лежал на её плече; постанывал иногда, бормотал; «что, милый?»; а снег всё падал и падал, засыпал город, словно словами; «мы вам обивку испортим»; опять «бывает»; Арвен помнила это всю жизнь — какой он тяжелый, и дома за окном; красивое-красивое лицо, побледневшее и заострившееся, небритое и совсем юное; словно он уже уходит; так долго смотрела она его лицо, так много что узнает, если ослепнет, если состарится, вспомнит; она закрывала глаза и видела его лицо, словно огненное; только бы успеть, подумала она, и будет всё хорошо, милый… милый…

Шофер помог ей отнести Патрика в лифт; весь дом спал; свет на площадке загорался от шума и движения; и пока она искала ключи, то и дело гас; в темноте ей казалось — всё, он умер. Она протащила его по прихожей, подняла на диван; сначала голову, потом ноги; красная лампа в форме губ; сняла сырые ботинки, расстегнула пальто; задрала футболку — она не заскорузла и не прилипла, потому что кровь всё еще шла; посмотрела внимательно и хладнокровно, как в музее; принесла воды, промыла; от прикосновений Патрик задышал часто, капельки пота выступили над верхней губой. Потом сняла с себя ботинки и куртку, поставила на кухне чайник, вытащила из шкафа халат, и только когда чайник зашумел, нашла номер в «Севильском причастии» Перес-Реверте — только ему она доверяла — и позвонила.

— Госпиталь святого Дамьена, — ответил ей дежурный белый голос.

— Отца Артура можно к телефону? это срочно, старая знакомая…

— Девушка, он после операции отдыхает; весь день на ногах…

—

Я тоже, позовите, пожалуйста, — пробормотала что-то недовольное, но соединила; ответил голос сквозь тысячи звездных лет; люди летят к Юпитеру и спят в анабиозе; а на земле идет снег, ничего не меняется: «я вас слушаю; кто вы?»

— Артур?

— Арвен, — он узнал её сразу, будто увидел на улице, у витрины, — как твои дела?

— Пожалуйста, приезжай.

— У меня дежурство только через час заканчивается; что-то случилось? что-то с тобой? — его голос звучал так рядом, вот — возьми, прикоснись, будто бархатное платье…

— Да, случилось; пожалуйста, приезжай; старый адрес; и возьми свою сумку, — и она положила трубку; представляла, как он смотрит на свою; гудки; кладет медленно, вспоминает прошлое; цветы и позор; идет к медсестре, объясняет: «старые прихожане»; одевается — во что он сейчас одевается? едет в такси; и огни скользят по его лицу — словно елка рождественская — целоваться под омелой, убегать; тонкому; нездешнему; словно из слоновой кости произведение искусства; засвистел чайник, она пошла снимать его с плиты; блестящий, ровно на три чашки; в форме пирамиды; и тут же позвонили в дверь.

— Здравствуй, — он стоял на пороге, весь мокрый, в снегу; откинул капюшон длинного плаща, наподобие монашеской рясы; белый лоб, нос орлиный, брови широкие и черные; и синие-синие глаза, и словно черные блестки внутри — играть с ним в «кто-кого-пересмотрит» одно удовольствие, что смотреть в колодец, полный сокровищ, — что случилось?

Она впустила его, приняла и повесила в сушильный шкаф плащ; поставила туда же ботинки — узконосые и элегантные, не для весны, полной снега; молча взяла его сумку — кожаный саквояжик, мягкий, как подушечка для иголок; и повела его в гостиную.

При виде Патрика его лицо перестало быть недоуменным и молодым; он посуровел; стал священником, врачом; сел рядом и повернул удобнее лампу; «включи верхний свет»; будто она совсем маленькая; словно не заметив, что не лампа, а губы; «он проснется»; «он не спит»; она включила, Патрик застонал и умолк, дыхание его стало хриплым, старым, не справляющимся, не выдерживающим; щека свалилась с подушки, и Артур успел подставить ладонь.

— Сколько ему?

— Лет? двадцать два, наверное…

— Я думал, он твой возлюбленный, — Артур открыл саквояж, достал салфетки, — принеси горячей воды. И побольше.

Она ушла на кухню и вернулась с чайником. Артур протер лицо Патрика, осторожно снял пальто, бросил его на пол; разрезал ножницами футболку и тоже снял; «боюсь, это придется совсем выбросить»; Патрик стал полуголым и безумно привлекательным; тонкий еще совсем, как девочка, занимающаяся танцами; золотистая кожа; но плечи уже широкие и на груди — волосы, мокрые, слипшиеся; под проступившими, «Снятие с креста», ребрами был порез — рана, уходившая внутрь, словно в пещеру; и еще на руке, левой, у самого плеча, будто он развернулся и поймал; а ниже — татуировка: маленькие черные крест, роза и меч; «о, бундокский брат…» Артур, не оборачиваясь, смочил металл в кипятке; и она отвернулась; и потом только подала бинты; он завернул в них Патрика, как в корсет; «если скажет, что трудно дышать, ответь, что потерпит»; и тут Патрик открыл глаза и увидел Артура; «кто вы?» — еле слышно, будто только учился разговаривать; Артур повернулся, и Патрик увидел черный воротник, длинное платье.

— Отец, — прошептал он, — отпустите мне грехи; я убил…

Артур закрыл ему рот ласково — ладонью, провел ею по лицу, знакомясь.

— Рано тебя еще отпускать, — сказал коротко, — спи давай; завтра проснешься полуздоровый; и жить тебе еще и жить; женишься, детей заведешь, — а Патрик уже и вправду спал; словно рассказали сказку — о саде, полном роз; Артур смотрел на него с улыбкой, удивленный; будто на очень красивого ребенка, который вдруг процитировал Шекспира; потом очнулся, начал всё складывать в саквояж, почувствовал её тень на себе. «Можно выключить свет; а я пока руки помою»; ушел в ванную, включил там воду; она стояла в прихожей и ждала с опущенной головой; стыдно и страшно — снова стать маленькой; он вышел из ванной и увидел её такой — новой, взрослой совсем, в черном и тонкой, словно готическая церковь, волосы до плеч; он помнил их длиннее, но всё так же сверкают от малейшего света, как пламя дрожит от каждого сквозняка, — странные волосы, бледного золота, словно лунные; будто родилась она не как все люди, а в лесу, от эльфов и росы…