Гель-Грин, центр земли
Шрифт:
Она покраснела, объяснила:
— Я в конце февраля обычно к дедушке с бабушкой уезжаю; за город, в Прибрежное; у них там ферма — помогаю, в кирзачах хожу; а в этом году я отпуск в сентябре взяла — в Германию ездила, на выставку черно-белой пейзажной фотографии…
— Звучит безумно, — согласился юноша, — но пойдем тогда, покажем тебе Масленицу; я обожаю блины.
И увлек её в самую гущу толпы; Арвен крутила головой и опасалась за «Никон» в рюкзачке, затем крикнула Патрику: «подожди» — и вытащила фотоаппарат; а следующей ночью, проявляя фотографии, поняла: оно вернулось — то, что делает душу бессмертной; глаза, губы, руки, профиль — он был само совершенство; и она села в кресло с поломанным подлокотником
— Посмотри, — сказала она утром Марьяне, положила пакет на стол, будто букет цветов; Марьяна крутилась на стуле а-ля пианинный, пила кофе, черный, как пиратский флаг, ела пирожное со сливками и кусочком ананаса и курила одновременно две сигареты: «Монте-Кристо» и «Вирджинию легкую» — никак не могла выбрать; вокруг на столе валялись бумажки, исписанные телефонами и ракурсами, карандашные наброски и вырезки из журналов — с понравившимися фотографиями; Марьяна взяла, раскрыла, посмотрела внутри; «солидно» «это за ночь…»; села рядом, налила себе кофе, хотя такой она не любила, и смотрела, как Марьяна смотрит.
— Красиво, — наконец, — очень красиво; хотя это пошлое слово; но емкое; просто преступно и нестерпимо. Ты куда-нибудь это отправишь; всенепременно, я прослежу; и — в Париж бы; у них как раз в апреле черно-белый портрет… И — это он?
— Кто он?
— Убийца, или… ой…
Арвен засмеялась; пролила кофе на брюки; за окном на карниз сел огромный серый голубь и стал задумчиво чистить клюв.
— Нет, брат убитого; да какая разница, кто он…
— Он — то что надо; красивый, или даже — нет, не красивый, а прекрасный: красивые — они же однополосные, как автострада; а прекрасные — что лунный свет… — она повернула фотографию, где Патрик смотрел на фейерверк, — снизу вверх, подбородок заострен, огромные ресницы, и рассыпающийся огонь отражается в глазах, как в озере. — Я бы отправила в Париж, правда…
— Мне не слава нужна, — ответила Арвен и взяла ту, где он держал на плечах незнакомую девочку с букетом воздушных шаров, — моя любимая; смотри, он в черной куртке, девочка в белой…
— …а он сам, — закончила Марьяна, — ты влюблена; презренно и откровенно, накануне весны.
— О, Марьяна, разве я могу влюбиться? У меня вместо сердца лед для виски.
Марьяна посмотрела на Арвен; словно та сказала неприличность; подругами в общепринятом значении — совместные походы в супермаркет, разговор телефонный на час и секреты детства — они не были; просто очень разные — как разные страны; Прованс и Исландия; просто немного похожи: ну… обе девушки — как кодекс чести; и сказала, словно о лекарстве от гриппа:
— А ты попробуй…
И отвернулась на свои дела: кофе, пирожное, звонки; Арвен собрала фотографии, постучалась к редактору; «в час; на площадь — коллекция пальто» «с кем? Марьяной, Алексом, Олегом, Астрид?» «одна»; она поела в «Красной Мельне», напротив редакции, — похоже на рассказ, где встретятся парень и девушка: она в красном платье, он — писатель; потом она умрет, и он напишет легенду, снимут фильм; много цвета: красные декоративные крылья крутились, словно Земля вокруг Солнца, что-то космическое-кармическое; ей нравилось остановиться на входе и выходе и послушать, как они скрипят — еле слышно, словно снег начинает идти; в обед народу мало, совсем никого, — не накурено, не наговорено; помидоры с домашним майонезом, омлет с сыром, два глясе, виноград; потом поехала на площадь Звезды. Ветер с порта был ураганный, даже хотелось придумать ему имя. Полы длинных пальто; два черных: одно с капюшоном, другое — без; синее — акварель, изображающая море в ночь; и зеленое — темно-темно, изумруд, что-то такое; развевались и закручивались; декорации срывало, ассистентка была в отчаянии. «Домой», —
— Это тебе… это ты…
Он смотрел долго и медленно, будто не знал человека на фотографии, но должен был обязательно запомнить — встретить в незнакомом городе, передать пакет; подошел отец Ферро, мрачный мальчик-служка, теперь в джинсах и свитере с Гарри Поттером, какие-то прихожане; шумно завосхищались, захлопали Патрика по спине, заговорили простые комплименты: красиво, похоже на настоящие, а вот здесь — на Шона; а она всё боялась, что обидела кого-то, далекого, словно в тумане.
— Тебе понравилось? — спросила она, когда вышли; свет оранжевых фонарей падал на лица и делал их похожими на иконы — бронза и золото; Патрик шел, подняв плечи, в своем черном пальто и голубых светло джинсах; ботинки одновременно узконосые и тяжелые — можно гулять с девушкой, можно бить кого-нибудь по ребрам; и молчал, словно у него что-то болело.
— Красиво; только разве это я? Я некрасивый…
— Ты очень красивый, очень, — Арвен занервничала, — ты… ты такой необыкновенный; ты не заканчиваешься, понимаешь… Есть люди: смотришь, как они улыбаются, сердятся или говорят о красивом, — и всё, на этом их красота заканчивается, как гроза; а ты… ты можешь говорить о самых простых вещах: о погоде, о кофе, о любви — и тысячу раз меняешься; тени от густых ветвей на стене…
Патрик молчал и шел рядом; не касаясь локтем; а ей так хотелось.
— У тебя что-то болит? — спросила она. — У меня есть аспирин и кеторол…
— Нет, — сказал он, — просто… ну, это не я… это ты. Это Шон красивый; а я — просто парень, которому ты нравишься; но я не хочу нравиться так, как кукла… Я хочу, как живой… — и споткнулся, стукнулся об неё; она подхватила его и засмеялась; что-то теплое струилось внутри, словно нагрели мед или выпила спиртное-сладкое; «послушай, — сказала она, предлагая безумное, — а пойдем в «Красную Мельню», хочешь?»
— Это то кафе, где рядом Шона…
— Если не хочешь… — она сразу замкнулась, похолодела, у нее даже температура тела упала; он почувствовал, будто в воздухе запахло снегом.
— Прости, я напугал тебя, — и дотронулся до её лица, словно искал — есть ли она на свете еще или уже ушла, как в песенке, видение… — А что там, в этом кафе? я не стану посмешищем?
— Нет, — сказала она и утерла слезы, — ничего; просто я ненавижу боль. А там мой любимый кофе.
— Какой?
— Глясе. Любишь глясе?
— О, я не знаю, что это?
— Я угощаю, — и они пошли — под ручку, как супруги; говорили о погоде и весне; я люблю весну, а ты, а я нет, почему, ты так похожа, и пахнешь цветущей черешней, я люблю зиму, люблю черную одежду, люблю, когда соленый снег в лицо, ветер из моря говорит о погибших кораблях, люблю тяжесть и ночь; ты любишь прятаться, любишь быть одна и не разговаривать; может быть; а еще, может быть, у тебя есть какая-то тайна, и ты не хочешь, чтобы солнце растопило её, но тут они пришли: красные крылья светятся неоном, надпись: «Всегда горячее капучино»; пятнадцать ступеней вниз, в подвал из красного кирпича, старинный дом, до революции — купец, фирма «Пряности и перцы», потом штаб, потом склад; а теперь гостиница — наверху и кафе для художников — внизу. Внизу было шумно и накурено; все столики заняты.