Gelato… Со вкусом шоколада

Иголкина Леля

— Что?

— Короче, когда признаешься — надеюсь, за часок с этим справишься, — у наших тебя с новоиспеченной Велиховой ждет накрытый стол и умиляющиеся рожи предков.

Охренеть… Да чтоб ты сдох!

А это точно Божий замысел! Моя Антония ошиблась, полагая, что я самоуверенный кобель, которому любовные признания и «деловые предложения» напоминают ордена, которые ему на грудь цепляют, когда на выставках гоняют, проверяя экстерьер.

Я в тот же день, день ее признания, заказал соответствующий случаю подарок… Три дня назад… Да только вот, увы, с размером вышла крупная промашка. Халва мотался в салон три раза: то подгонял, то возвращал, то растягивал, то

суживал, то форму и размер менял. И вот наконец, в моих руках сейчас находится то, что я намерен ей в качестве долгожданного ответа предложить.

«Ты выйдешь за меня, Смирнова? Согласна стать моей женой? Возьмешь меня в свои мужья?» — теперь как, твою мать, с тем, что сильно затянул, начать?

Глава 34

Он

— Я хорошо помню день, когда он появился на свет, — наклонившись над бильярдным столом, говорит Серж. — Помню, помню… Помню, как твой, Царствие ему Небесное, тесть лыка не вязал, как стекал по лавочке, стоящей под навесом у меня во дворе, как ругался и смеялся. И всё, — наконец-то определяется с ударом, после чего плавно распрямляется и упирается подбородком на суженную вершину своего кия, — что очень странно, вместе и одновременно. Знаешь, — подкатив глаза, с умным видом продолжает извлекать на свет Божий мудреные слова, — словно у Юрка Шевцова произошло спонтанное личностное размножение. Одну секунду от радости он ржет конем и бекает бараном, а на вторую рычит и лезет в драку. Мой батя говорил, что агрессивный полкан тогда специально напрашивался на скандал: то ли руки у него чесались, то ли морда просила кирпича.

— Ты все? — киваю на сукно.

— Да.

— Странно, что ты такое помнишь, тем более в подробностях, — точно так же, как и Смирнов до этого, наклоняюсь над игровым полем и пристраиваюсь к шару, который намерен загнать в подходящую для этого лузу. — Я вот…

— А тебя там и не было, Гришок, — хмыкает Сергей. — Ты тогда обхаживал свою Наташу, кружил орлом над ней, все никак не мог пристроить жопу в свитое гнездо. Мне вот очень интересно…

— Помолчи, а! — стиснув зубы, приказание рычу.

— Настроение не то. Поэтому с твоего разрешения, Велихов, я все-таки продолжу. Итак, — по ощущениям Смирнов занимает место за моей спиной, но на безопасном для размашистого движения расстоянии, — как же так вышло, Гришаня, что ты женился на любимой доченьке Шевцова, которая по детству совсем тебя не занимала? Я, конечно, понимаю, что у Юрки все дети с огромным прибабахом — взять хотя бы его пасынка Морозова, — но, чтобы так, подхватить сей прибабах на расстоянии, вероятно, при обмене телесными жидкостями, это, видимо, какой-то сверхприродный эксперимент.

— К чему ты ведешь?

— К тому, что твой парень с некоторыми странностями. Я фиксирую у него определенные заскоки. Вроде милые, но вызывающие интересные вопросы. Это, вероятно, потому что он поздний ребенок, да? Кислородное голодание во чреве матери, отец — жесткий человек, тиран и кровососущий деспот, а также охренительная вседозволенность по детству. Избалованность? Хм! Да чему я удивляюсь, в самом деле? Еще бы! Он ведь первенец сорокалетнего закоренелого холостяка и дамы с мозговыми привилегиями и теми прибабахами, о которых я — смотри выше — говорил. Петенька владеет музыкальным инструментом или он взял только твой талант? Талант выворачивать все и всегда в свою исключительную сторону и пользу?

— Чего? — мой кий скользит по костяному шару, чиркает воздух, царапает сукно, а я к еб.ням сливаю свой решающий удар.

— Чудной он, говорю! — Сергей кивает в сторону суетящейся

компании. Там ходят друг за другом моя жена, Евгения — его вторая половина, мелкая Антония и мой Петр, который периодически хватает свою девочку за пояс джинсового комбинезона. — Смотри! Он, как мамонтенок из того мультфильма. Ищет маму, да? А найдя, боится потерять. Поэтому цепляет исполина за мелкий хвост. Помнишь? Там еще такая жалостливая песня была, что-то про единственную маму на свете, к которой он на льдине плывет. Господи, слон на льдине, движущейся со скоростью сто двадцать километров в час. Ведь иначе никак! Если меньше, то он состарится, пока пересечет Атлантический океан, если, конечно, этой дорогой пошел, — глубоко вздыхает, а затем, как будто бы собравшись с духом, продолжает. — Кружит-кружит-кружит… Мне, как отцу Нии, такое внимание чрезвычайно приятно. Я наслаждаюсь видом и в кулачок смеюсь. Разве так с юной женщиной нужно обращаться?

— Ты выпил, что ли? — суживаю взгляд, предполагая наихудший для всех нас вариант.

— Ни капли! Уже давно. Где-то с тридцати лет.

— Был, видимо, инцидент? По ощущениям и твоим словам — не единожды, а многократно. Шили, брат?

— Об этом, что ли, будем говорить? Там, — опять кивок в ту сторону, — гораздо интереснее кино. Влюблен, влюблен, влюблен… — шепчет и как будто удрученно мотает головой. — Пиздец какой-то, Велихов! Я ставил на кого угодно, но только не на Петьку. Они друг друга ненавидели. Вспомни, пожалуйста, какие истерики закатывались, если вдруг компании пересекались на одной территории. Потом эти чертовы пари, игрушки на слабо. Я думал, сдохну раньше срока. Ненавижу эти вызовы на смелость, изощренность и самообман. А сейчас что? Он дергает ее за попу, ступает, как засранец, в точности копируя мелкий женский шаг. Твой сын заглядывает в рот моей младшей дочери. Я, конечно, сильно польщен, однако удивлен не меньше. Ты знал?

— Нет.

— Они обыграли нас, Гришаня. Молодняк щелкнул по носу двух старых пердунов и был таков.

— Не ты ли ставил деньги на определенный срок?

— Срок? — поворачивает ко мне свое лицо. — Не помню. Ты о чем?

— Семь дней пройдет, и твоя курочка приголубит моего пацана, — кривляюсь, копируя его.

— А-а-а! — запрокинув голову, хохочет. — Я пошутил тогда, браток. Как такое можно просчитать?

— Ну, ты ведь кандидат наук. Возможно, что научная стихия шагнула далеко вперед и просчитать семейное положение становится определенным делом чести. Откуда мне такое знать?

— И что? — Смирнов становится серьезным. — Что-то имеешь против моего фундаментального образования, юристишка задрипанный?

— Задрипанный-не задрипанный, но финансово стабильный и не побираюсь.

— А я, значит, побираюсь? — разводит руки по сторонам.

— Я этого не говорил. Но!

— Но? — заметно напрягается.

— Деньги ты с меня берешь.

— Потому что ты, задрот, играть не умеешь, разве что только интеллигентно отставляешь зад, когда прикладываешься животом к столу. Бильярд — не твоя игра, Велихов?

— Увы! — с наигранным сожалением пожимаю плечами.

— Все бегаешь?

— Не марафон, конечно. Но…

— Пять кэмэ?

— Немного больше, — со снисхождением в голосе поправляю.

— От инфаркта или старости?

— Все вместе. Стимул есть!

На внуков своими собственными глазами с разумным пониманием во взгляде хочу смотреть. А вообще, Смирнов, пожалуй, прав. Я на старости лет, вернее, за последние месяцы, стал чересчур мнительным хрычом и с избытком эмоциональным папой. За все переживаю, за все, что вижу-ощущаю, почти до крови бьюсь.