Gelato… Со вкусом шоколада

Иголкина Леля

— Считаю, что две недели быстро промелькнут. Глазом не успеем моргнуть. Надо бы подумать обо всем. А то вы шустро отстрелялись, а разруливать придется старикам.

— Деньги есть, — зачем-то с чушью встревает и сбивает с мысли.

— Не сомневаюсь. Средства будут полезны молодой семье. Поэтому расходы на торжества возьмем на себя. Я не о том хотел сказать… — прищуриваюсь и отвожу глаза, как будто что-то припоминаю или на крайняк выдумываю. — Ах, да! Сказать о том, что у тебя на сердце рана — плево-херовое дело, а вот соответствовать и каждый день

доказывать, когда как будто не видны твои поступки и их последействия, штопать по живому дырку, которую сам и расковырял, когда вошел в ее жизнь, — это сильно, это смело, а главное, правдиво. Жизнь с ней и будет тем нужным доказательством, которое тремя словами не передать!

Когда я в первый раз сказал жене, что боготворю ее? В том хрустальном домике в лесу, в котором мы упорно делали вот этого засранца, или в гинекологическом отделении, когда она, придерживая одной рукой стенку, а второй массируя затекшую поясницу, шла неуверенно ко мне, или все-таки тогда, когда привел ее сюда после чертовой погони и, тем самым вызвав какие-то там сокращения матки и чуть ли не потерю… Опять же этого мальца!

— Петр?

— М?

— Ты любишь Антонию? — внезапно задаю вопрос.

— Да. Люблю, отец. Я… — он резко замолкает, сильно давится, проглатывая язык. — М-м-м, черт! — ярко улыбается и мотает головой. — Подловил, да?

— Вот и все! ЧЭ ТЭ ДЭ, как говорит Сергей!

Ей-богу, словно вырвал его молочный первый зуб. Внезапность, скорость и отсутствующее время на сомнительную подготовку… И вуаля!

«Я люблю тебя» — монотонно шепчет Петр, не сводя с противоположного берега глаза.

Глава 35

Петр

Ее тонкие пальцы живо расправляются с пуговицами моей рубашки: она скребет ногтями перламутровую пластину, поворачивает тонкий диск и проталкивает его в узкую петлицу, которую перед этим немного расширяет. Розовые губы шевелятся, склеиваются и липнут друг к другу, затем как будто бы замедленно размыкаются, обрывая тоненькую шкурку, а Ния, кажется, при этом суфлирует себе, беззвучно проговаривая:

«Раз-два, раз-два, раз-два-три!».

— Пе-е-т-я-я-я, — глухо стонет, слегка отстраняясь, в то время как я нагло подаюсь вперед и вниз в безуспешной попытке поцеловать ее, целиком и полностью сосредоточенную на процессе моего одевания. — Стой, пожалуйста, ровно! Ребенок, что ли? — гнет в ответ на мою назойливость, ладонью упирается мне в грудь и с хлипеньким нажимом пытается оттолкнуть. — О! Господи! Ты, как монолит, глыба каменная! Тебя не сдвинешь…

— М? — пожалуй, еще один настойчивый разок. Щекой укладываюсь себе на плечо, намереваясь ухватить Туза, целюсь прямо в шею, а получаю маленькой ладошкой по губам.

— Ты успокоишься? — она, похоже, начинает заводиться.

— Нет, — звонко крякнув, тут же затыкаюсь.

— Все! — несильно хлопает по планке, старательно разглаживает складки и как бы издалека рассматривает свою работу. — Красивый, черт подери! — и тут же удовлетворенно хмыкает. — Жених,

одетый по последней моде! Ты денди? Наглый франт?

— А по-русски, девушка? — парирую, по-идиотски мерзко скалясь.

— Иди туда. Быстренько! — вытянув ручонку, суетящимися пальцами указывает на какой-то уголок, в который мне, как молочному теленку, надо забежать, а там, конечно же, изобразить покорность и чего-то подождать. Надеюсь, что не человека с топором и в грязном фартуке!

— Это приказ? — быстро оглядываюсь, обозревая выбранное место, и не впечатленный тем, что там увидел, незамедлительно возвращаюсь к ней лицом. — Туда я точно не пойду. По доброй воле, разумеется. Однако, если ты настоятельно рекомендуешь удалиться, то я, пожалуй, откинувшись, на диване посижу.

— Мне нужно одеться, — выставив на пояс руки, недовольно бормочет.

— И что? Кто тебе мешает? Одевайся, сколько тебе влезет, сколько душе будет угодно. Стесняешься? Так я смотровую камеру прикрою. Луч света не просочится через плотный занавес. Вот так, — одну ладонь укладываю на глаза, попадая пальцами на брови и чуть-чуть на лоб, а для пущей убедительности второй рукой зачем-то прикрываю рот. — М-м-м, — мычу, мотая то ли в горячке, то ли в судорожном припадке головой. — М-у-а!

— Что с тобой? — хохочет Ния.

— Я никуда не денусь, не уйду, Туз. На это не надейся. Мне помнится, что ты сама предложила не разделяться и не заниматься — как ты там изволила выразиться — «забубенными делами». Еще на каких-то бабулек ссылалась. Мол, так старые люди говорят, но ты, естественно, обновлена, модернизирована и, само собой, несуеверна. Что ты громогласно заявила, когда я предложил всего лишь на один денек разъехаться, чтобы соблюсти обычаи и ненароком кого-нибудь не сглазить?

— Я сказала, что не верю в приметы! — почти молниеносно отвечает.

— В точности! Так вот, и я не верю…

Но кое-что на всякий случай в сумочке держу, пополнив закрома по наказаниям. Так сказать, предусмотрительно подстраховался. А то, сами понимаете, мало ли что может произойти! С этой женщиной были случаи непостоянства, неуверенности и спонтанного забега. Хоть и не на длинные и по времени непродолжительные дистанции, однако прецедентом полнится моя памятная казна. Могу в мельчайших подробностях восстановить события совсем не глубокой давности о том, как я, высунув язык, носился по лесам, стараясь воззвать к ее благоразумию и призвать мелкую к порядку. Или к его подобию. Неважно… Черт!

— Ну, хорошо! — кривляется. — Тогда я там оденусь, — на ванную показывает, кивая через мое плечо.

— Твое право, женушка. Изволь! — играю барина, рукой размахиваю, что, мол, совсем не возражаю.

— Женушка? — подмигивает, закусывая нижнюю губу, зубами полосует кожу.

— Не надо, — пытаюсь пальцами освободить мягкую заложницу.

— Хорошо-хорошо, — с причмокиванием отпускает. — Жди тогда здесь! — командует, рисуя возле.

— Слушаюсь, мой генерал! — отдаю игриво честь, а затем шлепаю ее по заду.