Gelato… Со вкусом шоколада

Иголкина Леля

— Вот, — жена протягивает пеленку, а сама обходит меня и становится перед нами. — Дай я посмотрю.

Аккуратно поворачиваю дочь, а сам слежу за переменчивым настроением женщины, которую люблю.

— Как ты? — автоматически двигаю губами, суетясь глазами по сосредоточенному на чем-то важном женскому лицу.

— Все хорошо, — мягко улыбается, затем вдруг поднимается, встает на цыпочки и целует меня в подбородок. — Все очень хорошо, Петя. Так хорошо, что…

— Великолепно? — подмигиваю.

— Да, — хихикнув, подтверждает.

Бу

возится на мне и, отвернувшись от Нии, прячет мордочку на моем плече.

— Спряталась! — хохочет Туз.

— Не мешай, — ладонью укрываю маленький затылок и отворачиваюсь, подставляя Тоне спину.

— Велихов, ты удачно стал, поэтому…

— Поэтому? — вполоборота задаю вопрос.

— Поэтому мне будет проще все тебе сказать.

— Звучит не очень, Тос. Может быть, переиначишь?

— Нет, — пропустив руки, обхватывает меня, перекрещивая ладони на попке и спине ребенка.

— Хорошо, — глубоко вздыхаю.

— Ей сегодня пять! Пять месяцев наша Валечка с нами. Мне очень жаль, что я не первоклассно начала желанное материнство. Я так хотела родить, так старалась соблюсти все, все-все, что было назначено и рекомендовано, что выдохлась раньше срока, прежде чем к живому «финишу» пришла. Вы с ней имеете право злиться на меня, ругать и заставлять меня работать больше…

— Нет, — шепчу, таращась в опустевшую без нашего присутствия жилую комнату.

— Все хорошо, Петенька. Я в себе уверена! Такое больше не повторится. Я тебе клянусь. Малышка тоже слышит. Простите меня, любимые.

«Я знаю, обиды не держу, забыл и уже давно простил» — безмолвно проговариваю, шевеля губами.

— Осечек больше не будет.

— Ты перестанешь загонять себя и волноваться по пустякам?

— Я хочу быть лучшей мамой. Самой лучшей, первоклассной.

Похоже, первенство в семье Смирновых — ахиллесова пята или родничок, который не желает зарастать, хоть лей в него цемент, хоть грубыми нитками вручную зашивай.

— Ты лучшая! Самая-самая. Ты высший класс, Антония.

Потому что…

— Я могу сказать? Добавить к тому, что ты наговорила? — насупившись, бухчу в притихшую голову ребенка.

— Да, конечно.

— Все было хорошо. Не смей думать по-другому. Даже не заикайся об этом. Проехали — прожили — перешагнули — все забыли! Ничего не было. Да что я вру! Все было и было очень хорошо.

— Спасибо, — по ощущениям Тос трется о позвоночный столб своей щекой.

— Дочь обожает тебя, а я немножечко ревную.

— Ревнуешь?

— А как же, — хмыкнув, подтверждаю. — Бу достается все, вся ты. Полностью, в ее исключительном распоряжении. Тоня?

— Угу, — она опускает руки, не расцепляя пальцев, своим замком вдавливает мой живот, неосторожно задевая одно место, на прикосновение к которому член тут же отзывается.

— М-м-м, — сгибаюсь и задницей въезжаю Тонечке в живот. — Это насилие! К тому же я держу ребенка…

— Она срыгнула?

— Да.

— Есть предложение.

Еще одно? Если речь пойдет о разводе или

временном раздельном проживании, о котором она однажды заикнулась, когда я вычертовал ее за истерическое отношение к делу, то я, наверное, в этой речке Тосика и притоплю. Остужу рвение и убавлю блядский пыл. Откуда эта хренова энергия на омерзительный деструктив?

— Я весь внимание.

— Поваляемся в гамаке до… — по-моему, она подсчитывает сучий срок.

— Пока смерть не разлучит нас, — разрываю затянувшееся молчание первым попавшимся предположением.

— Хр-р-р, — хрюкает и квохчет. — Хотя бы до полудня, до двенадцати часов. А вообще…

— Пока Бу есть не позовет?

— Точно! — сжимает мой живот. — Согласен? — выглядывает сбоку и подмигивает. — Принимаешь?

— Это вызов?

— У тебя неважный сон, Велихов.

— Иди ты! — пытаюсь вырваться из ее тисков. — Отпусти, — через зубы шиплю.

— Пожалуйста!

Тонька раскрывает руки и отступает. По спине проходится прохладный ветерок, а жена, соблюдая почти непреодолимое расстояние, обходит меня, приставив палец к носу.

Даже так? То есть сейчас мне приказано молчать? Сильно зарывается щенок!

— Ты что творишь? — прячу дочь от скрипа своего голоса.

— Я спать хочу, — потягиваясь, направляется к тканевому мешку, развешенному между двух импровизированных деревянных колонн.

Тоня садится в центр, наклонившись, возится с домашней обувью, а расправившись с ней, закидывает ноги внутрь. Ерзает, раскачивая тряпку, забросив себе за голову руку, вытягивает узкую подушку, которую взбивает и устраивает под затылок.

— Иди ко мне, — как будто в страдании протягивает руки. — Дай ее сюда.

Осторожно передаю постанывающую малышку и поправляю женскую фигуру, прижимающую ее к своей груди:

— Выдержит? — жена выгибается, запрокидывает голову и упирается лбом в ткань, рассматривая крепления подвесной «качели».

— По общей сумме — да! — стараясь не дышать и сильно не раскачивать кровать, забираюсь к ним. — Отлично! Ты как?

— Угу, — поворачивается ко мне спиной и устраивает Бу, как мини-королеву.

Она, на самом деле, такая и есть! Мелкое величество с характером совсем не Моны Лизы, крохотный комбинатор с интровертными замашками и необычной внешностью. У дочери непокорный нрав, но ангельское личико и разноцветные глаза: глаза ее матери и ее же неспокойная душа. Та странная гадалка, к которой ездила жена в тот день, когда, как позже оказалось, в последний раз сидела за рулем — с тех пор Антония наотрез отказывается от управления неуклюжим женским транспортом, не обманула и сказала правду относительно милой особенности нашей малышки. Хочу лишь заметить, что цветовая палитра Валентины ярче, оттого опаснее, чем у Нии. Дочь умеет пользоваться этим и уже гипнотизирует всех окружающих одним взмахом странно, как для ее слишком юного возраста, длинных и завитых ресниц. Уверен, что этот взгляд разобьет не одно мужское сердце: