Gelato… Со вкусом шоколада

Иголкина Леля

— Спишь, циклоп, или духов вызываешь? Гномиков или зубных фей? — мужская теплая ладонь аккуратно дергает мой затылок, ерошит волосы и гладит кожу. — Плачешь, что ли, Ния? — отец склоняется и прислоняется своей щекой к моему виску. — Кто обидел эту цыпу? Папочка уже здесь. Всем жопы надеру, стоит только моей курочке назвать фамилии сатрапов.

— Привет, — бурчу, губами щупая поверхность ультрабука. — Откуда ты появился?

— Я здесь живу! — похоже, что отец отходит от меня. — Чего-нибудь перекусить предложишь или так и будешь рефлексировать, слюнявя свой бук? Да плюнь на окружающих и зеленую тоску!

— Как?

— Слюной, малая. Соберись

и смачно харкни. Только дождись, пожалуйста, пока я покину так называемую опасную близость, чтобы избежать дружественного плевка от своей кровинушки.

Если бы все так просто было. Я ведь даже не знаю, в кого хотела бы попасть, особо не прицеливаясь. Могу, конечно, плюнуть, да боюсь, что сил не рассчитаю и все же попаду куда-нибудь отцу. Например, в его смеющееся лицо за то, как он повел себя много лет назад, оставив маму и меня с сестрой. Развелся на бумаге, а в «гости», почти с ноги дверь открывая, каждый вечер приходил. До сих пор в голове не уложу, как мама позволяла такое обращение с собой? Они были в официальном разводе, а она красивая и умная, молодая женщина, ждала его и каждый вечер открывала эту дверь, чтобы впустить бывшего мужчину к нам в дом. Она его кормила, с улыбкой спрашивала о проведенном дне, слушала его ответы, смеялась над шутками, которые он ей закладывал, а затем шла с ним спать в общую комнату, их спальню, на которую у папы не было больше прав после того, как он собственной рукой подписал тот развод, пятном растекшейся на гербовой бумаге. Наша мама могла бы по-другому устроить свою судьбу, отец ведь отпустил ее и позволил делать все, что ее душе было угодно, он предоставил ей полную свободу. Но… Под его надзором! Зачем же постоянно приходил к нам и следил за ней? Только лишь за этим. И что это за отношения такие, в конце концов? Любовь, да? Одержимость, страсть, неизлечимая болезнь, когда душой и телом связан с человеком, от которого не в силах отказаться, потому что он дает спасение и необходимый воздух для нормального дыхания и питания тканей кислородом? Это сумасшествие или блажь? Родители тогда с ума сошли, сильно заболели и заразили нас собой? Или это чертова привычка и страх остаться разведенной женщиной с двумя малышками, которых трудно самостоятельно поднять, когда не ощущаешь под ногами и в руках уверенную финансовую помощь? У девочек Смирновых должно быть только лучшее и абсолютно все, так заведено и повелось в большой семье, а одинокой хрупкой женщине не под силу дать то, что не покрывает ее бюджет обыкновенного преподавателя института, ночами пишущего диссертацию, усиленно стуча по кнопкам калькулятора. Ах, вот оно что…

«Эх! А я, пожалуй, плюну. Ну, раз папа просит, не стану заставлять его своей милости ждать» — стону и всхлипываю.

— Что? — пальцами нажимаю на уголок глаза, выдавливаю слезу и тяну ее вдоль носа.

— Я есть хочу, Тоник.

Где мама? Почему здесь тишина? Я наивно полагала, что в доме нахожусь одна, а оказалось, что рядом крутится отец, зато мама куда-то подозрительно пропала.

— Который час? — поднимаюсь и осматриваюсь в том пространстве, в котором нахожусь сейчас. — Господи-и-и-и, па-а-а…

— Я ошибаюсь или ты с подружкой поругалась? — он крутится возле рабочего стола, спокойно и размеренно загружает кофе-машину, перекладывает столовые приборы, тарелками негромко грюкает. — Яичница вполне сгодится. Тось, помоги мне, будь добра…

— Да, — поворачиваюсь на своем стуле, снимаю ноги с железных перекладин и, ковыляющим движением опускаюсь на кафельный пол нашей кухни.

—

Так что вы не поделили с юной леди? Если не секрет.

— Мальчика, конечно, — тихо отвечаю.

— Это хорошо, — он хмыкает и усмехается. — Где мои года и где те леди, которые бы дрались за меня?

Что же тут хорошего?

— Ревность, знаешь ли, такое гиблое и гнилое дело, а тебе смешно?

— Хорошо, что было, кого делить, Тосик. Это естественно и не противоречит вашей женской натуре и состоянию в агрессивной среде себе подобных! Вы подбираете кандидатуру, ищете ходовой товар, оцениваете экстерьер, боретесь за биоматериал. Понимаешь? Оцениваете будущих отцов. Если на представителя накинулись сразу две барышни, значит, он не плох и чем-то даже выделяется, в противном случае за него бы не начался ваш повизгивающий спор.

— Мы сейчас о ком-то конкретном говорим?

— Я — в общем, а ты — не знаю.

— Ты так мягко меня выталкиваешь из гнезда, что просто-таки пихаешь. Па, это больно бьет по моему и без того раненому самолюбию. Совсем-совсем не любишь меня? В чем дело? Нежеланная дочь?

— Боже упаси. Люблю и всегда хотел. К тому же я очень рад, что мой ребенок здесь, со мной. Все рядом, по своим комнатам и за одним обеденным столом. Меня насторожила резкость, скорость, с которой ты вернулась на куросест. М? Есть, что ответить?

Это запросто!

— Я могу уйти, — грубо, почти набычившись, отвечаю.

— Не с той ноги встала, что ли? Юмор не ценишь?

— С той, с той…

С делами вот проблемка, а так все было очень замечательно, пока я не увидела красноречивое послание от карающей ладони государственного аппарата.

— Я все ценю и очень люблю тебя, папочка. Поцеловать можно?

— Зачем о таком спрашивать? Целуй и обнимай. Господи, — так и вижу, как он подкатывает глаза и показывает кухонному подвесному ящику язык, — как маленькая.

Обхватываю его руками и утыкаюсь носом в рубашку на спине.

— Пахнешь, па… — прячусь за своим отцом, лицом купаясь в складках его одежды.

— Плохо, да? — он поднимает руку и, шумно втянув носом воздух, обнюхивает свою подмышку. — Я только что из душа. Тосик, отойди от меня…

— Нет-нет. Ты пахнешь папой. Ну, как в детстве.

— Циклоп-циклоп, у тебя проблемы? Детство подтягиваешь, читай — депрессию гоняешь?

— Нет, — бухчу в его лопатку.

— Прошлое вспоминаешь, нюхаешь мою рубашку, засыпаешь на ходу и на столе.

— Ты такой родной, папуля, — сцепляю пальцы на его груди и еще сильнее вдавливаюсь телом в его спину.

— Ния? — широко расставив руки на поверхности рабочего стола, отец вдруг резко замирает, застывает с простым дыханием, сосредотачивается и ждет, что я расскажу ему о том, чем сейчас живу и за что так красочно переживаю.

— У меня все хорошо, немного устала. Рано встала и, наверное, не с той ноги. Ты, как обычно, оказался прав.

— Все наладится, цыпа. Так ты меня накормишь или…

— Накормлю, конечно. Но ты ведь и сам прекрасно с холодильником справляешься.

— Не для того я двух дочерей растил, чтобы в шестьдесят лет изучать содержимое продуктовых полок в морозильном агрегате. Тренируйся на отце, проходи практику, стажируйся, оттачивай умения, ищи подход к мужику, пока замуж не вышла…

— Все?

— Пока — да, а там — посмотрим.

Отпускаю его тело, обхожу и равняюсь с ним плечом.

— Дальше я сама, — легонечко отталкиваю. — Сядь, пожалуйста, за стол. Не мешай. Ты сказал, что желал бы получить яичницу? Это в силе?