Gelato… Со вкусом шоколада

Иголкина Леля

— С помидорчиками, если тебя не затруднит, — становится за моей спиной и легким поцелуем поклевывает мою макушку. — Девочка вкусная! Знал, что не оставишь папку голодным. Добрая моя, хлебосольная, нежная, родная…

— Где мама? — перебиваю заискивающий поток, кручусь и передергиваю плечами. — Па, пожалуйста, довольно нежностей.

— Как тебя будет муж выносить — ума не приложу.

— Мама где? — еще раз задаю вопрос, не реагируя на его острую и не последнюю ремарку.

— Ты такая верткая, непоседливая…

— Мама-мама-мама!!! Ау, папуля? — поворачиваюсь

к нему лицом и щелкаю пальцами перед отцовским носом, дирижируя деревянной лопаткой.

— Не проткни меня этой палкой, — отец смеется и откланяется. — Ушла с Юлькой и Игорем.

— Куда?

— По моей просьбе, Ния, — отворачивается от меня и направляется к своему месту за обеденным столом. — Поперчи посильнее, а соли, пожалуйста, поменьше.

— Ты, что ли, за здоровьем стал следить? С каких пор? — ворчу, фиксируя все его действия.

— У меня отличный слух, циклоп. Ты же помнишь, чем я в свободное время занимаюсь? Вот и не возникай особо.

Еще бы! Развлекаешь музыкой собственного приготовления завсегдатаев своего ирландского паба, когда не преподаешь точные науки болванам одного высшего учебного заведения, да не трусишь задницей вместе с мамой в танго-зале Дашки. Хорошо, что той звезде сейчас не до танцевальных па: кормящая мать сдаивает сиську пацану, которого немногим позже нашей Юльки родила. Вся семья при деле, а я…

— Вкусно! — отец облизывает вилку со всех сторон, словно собирается сжевать заостренные металлические зубья, с тоской поглядывает на опустевшую тарелку, кривится и наигранно сокрушается. — О-хо-хо, маловато, цыпа. А можно…

— Увы, но мне уже пора, — смотрю на свою руку, сверяясь с циферблатом на часах.

— Присядь, пожалуйста, ты все успеешь и никуда не опоздаешь, я подвезу.

— Па…

— Это простая просьба, Антония.

Антония? Полное имя и какой-то слишком жесткий тон. Он что-то хочет мне сказать? Серьезен, сосредоточен и совсем не улыбается.

— Да? — сажусь за стол и сразу отвожу от лица отца глаза. — Я слушаю тебя.

— Ния?

— Да? — еще разок произношу и тут же наклоняю голову, еложу ухом по плечу, в мельчайших подробностях изучая пейзаж за кухонным окном, вожу указательным пальцем по столу и дергаю ногой по перекладине. Полный боевой комплект, осталось только икнуть и изобразить эпилептический припадок.

— Есть такие хитрые зверьки, цыпа, которые способны имитировать собственную кончину, чтобы отвратить от себя настроившегося на полноценный стол хищника. Сейчас ты мне напоминаешь именно такую жертву. Только я не хищник и не собираюсь тебе убивать или столоваться твоим телом после. Прекрати, пожалуйста, — то ли просто в атмосферу говорит, то ли приказывает мне папа.

— Я ничего не изображаю. С чего ты взял? — как будто бы спокойно отвечаю, но глаз от того, что происходит за окном не отвожу.

— Ну, как знаешь! Это вот тебе, — отец швыряет какую-то бумагу на стол, на котором все еще стоит мой ультрабук и тарелка с размазанным по ее поверхности желтком.

Бросаю беглый взгляд на тонкий лист с мелкими печатными буквами. К сожалению, с большим трудом разбираю

содержимое и ничего не понимаю, не догоняю смысл вообще, но исключительная белизна и качество бумаги не внушают ничего хорошего, кроме как:

— Это чьи-то медицинские назначения? Огромный рецептурный лист? Ты заболел или мама? Или это извещение о моем выселении из занимаемого здесь помещения? — киваю на то, что приподнимается от потоков воздуха, которыми я его окатываю, когда вещаю вслух предположения.

Я-то вот шучу, а отцу, похоже, не до шуток:

«Мама-мама-мама!».

— Прочти внимательно, пожалуйста, и сразу все поймешь.

— А если вкратце, — растягивая гласные, предлагаю. — Очень плохо написано, к тому же нет желания читать. Если это не завещание, то…

— Вкратце? — внезапно обрывает меня.

— Да.

— Считай, что это твой ордер на арест, Антония. Все ясно?

И вот я наконец-то отрываюсь от бесцельного созерцания природы и обращаю к определенно раздраженному отцу свое лицо.

— Арест? — повторяю то слово, от которого у меня уже как полчаса дрожат поджилки.

Тогда это обстоятельство или состояние, или положение вещей было весьма пространным, аморфным, бестелесным, внеземным, призрачным и придуманным мной для собственного устрашения, но сейчас — это очевидный факт и настоящее тавро на моей коже:

«Арестантка А. С. Смирнова, номер, статья УК, лицом к стене, пошла на выход».

— Угу, — скрипнув ножками стула, выставив ладони и разложив страусиным веером свои длинные пальцы, отец отталкивается от сидения и распрямляется, как будто возвышаясь надо мной.

— А за что? — заметно нервничаю, резонирую голосом, словно соловьиную трель веду.

— За все хорошее.

— Па… — скулю, заглядывая в его глаза, выпрашивая милости у карающей руки закона.

— Твой интимный магазин закрыт, твоему «Перцу» пришел конец — и слава Богу, впрочем, так же, как и счетам, на которые ты регулярно получала прибыль, не выплачивая необходимый процент в налоговую копилку и не подтверждая свою состоятельность и разрешение на осуществление такого вида деятельности. М? Есть чем покрыть представленные ВКРАТЦЕ обвинения?

Он чрезвычайно лаконичен! Впрочем, как и всегда.

— Я собиралась…

— У тебя нет лицензии, Антония, — отец рычит. — Ты хоть знаешь, что это такое?

Я не идиотка! Зачем он так со мной?

— Па…

— Давай так, — он не спеша обходит стол и по-кошачьи мягко направляется ко мне, отец спокойно движется, а я непроизвольно зажмуриваю глаза и откланяюсь в противоположную сторону, стараюсь быть подальше от него, чтобы не получить случайную затрещину, которую он вправе отвесить мне за жестокий обман и надувательство страны, в которой я открыла бизнес и старалась стать независимым и полноправным членом общества, для которого я пока не полноценный человек. Нигде ведь не училась, кроме школы, не имею базовых экономических знаний и понятий о делопроизводстве, кроме колоссального рвения и мотивации, конечно, я совсем без средств к существованию и без перспектив удачно выйти замуж. Я никто!