Ген свободы
Шрифт:
Чтобы подготовиться к встрече с ним, меня оставили в темной комнате, где не горело ни одной свечи, а шторы были задернуты. Мне велено было повторять священные гимны, чтобы привести себя в нужное расположение духа, и, чтобы я не сбилась, откуда-то из-за портьеры раздавался шепот, подсказывающий нужные строки.
Вскоре я впала в подобие транса; кровь моя билась в ушах с особенной силой, мною охватило сильнейшее волнение, с которым я никак не могла совладать.
Когда, по моим ощущениям, это состояние достигло пика, вспыхнул свет. Это была всего лишь свеча, но мне тогда почудилось,
Он величественно шагнул вперед и протянул мне руку как для поцелуя, но слишком низко. Не раздумывая ни секунды, словно завороженная, я упала на колени и прижалась губами к этой руке…'
Должна сказать, что Виктуар тут поработала над моим стилем: я рассказывала не столь гладко. Но фактически все было верно. Момента с Лейфссоном я стыжусь, пожалуй, сильнее всего. Но что поделать, если все случилось именно так? Хвостовская заверила меня, что в интересах дела этот отрывок лучше воспроизвести полностью; по ее словам, он должен был повлиять на слушателей сильнее, чем все остальное содержимое ее статьи вместе взятое.
Может быть, она была права. Я согласилась в основном потому, что в статье я нигде не называлась по имени — просто «потерпевшая А.». Впрочем, Мурчалов условился с Хвостовской, что она разместит несколько деталей, намекавших на мое родство с «известным в городе детективом». Именно в этом состоял план Мурчалова: по его разумению Никитин, увидев эту статью, должен был испугаться и броситься заметать следы. Тут-то должны были сработать следящие за ним агенты, расставленные шефом и Пастуховым.
Следовало догадаться, что Марина также меня вычислит по этим признакам.
Газета вышла в понедельник, а моя подруга явилась к нам домой во вторник с утра, потрясая вечерним номером «Вестей».
— Скажи, это про тебя история? — спросила она первым делом, даже не сняв шляпку в прихожей.
Видно было, что мою порывистую подругу так и распирало от сложных чувств, не последним из них было возмущение.
— Да, про меня, — не стала я отпираться.
Марина помолчала несколько секунд, словно собираясь с мыслями.
— Ну твой шеф и гад! — сказала она довольно громко.
Шеф занимался делами наверху, в кабинете, а мы стояли внизу, в прихожей. Все же я поторопилась сама надеть шляпку и накинуть жакет — на улице было прохладно — и выйти с Мариной на улицу.
— С чего ты взяла, что он гад? — спросила я, мирно беря ее под руку, чтобы успокоить.
— С того! — воскликнула Марина. — Спровадил тебя внедряться в секту — в секту! Одну и без подготовки!
— Он не думал, что это может быть так опасно, — сказала я и повлекла ее прочь по улице. — И говори потише.
— Да, извини… — Марина вздохнула. — Я знаю, что ты умеешь за себя постоять, но ведь тут идет атака на самое дорогое — на душу! Пусть ты не веришь в существование души, пусть вы, атеисты, называете это по-другому, но опасность от этого не становится менее весомой!
— Мариночка, но ведь никто в самом деле не ожидал беды, — сказала я. — И я сама не ожидала.
— И как, повысил? — спросила она с живостью.
— Не знаю, как-то не решилась с ним заговорить еще раз на эту тему… он сам не свой с тех пор, как я вернулась.
Мы с Мариной дошли наконец до нашего соседского парка — совсем крохотного, чуть больше сквера. Из всех ландшафтных особенностей тут выделялся разве что фонтан прямо посередине, вокруг которого устроили небольшой стилизованный пруд; его уже облюбовали утки, выпрашивающие подаяние у гуляющих. Несмотря на раннюю весну, все утки выглядели упитанными.
Мы присели на лавочку, все еще держась за руки, и Марина очень внимательно посмотрела на меня своими вдумчивыми карими глазами. А потом спросила:
— Аня, а ты вообще задумывалась о том, хочешь ли ты быть детективом?
Бывают такие моменты, когда тебя словно колют иглой в самое больное. По всему телу выступает холодный пот, ты не можешь соображать здраво. Так и у меня. Возможно, Марина догадывалась о моей неуверенности после моих откровений прошлой осенью, может быть, что-то навело ее на эту мысль только сейчас; в любом случае, она нечаянно ударила прямо в центр моих сомнений.
Я сделала движение, чтобы вскочить и уйти, но Марина удержала меня с неожиданной для ее небольшого роста и хрупкости силой.
— Постой, я вовсе не имела в виду, что ты не можешь быть сыщиком, как твой шеф! — воскликнула она. — Ты умна, наблюдательна, а опыта постепенно наберешься! Я не твои способности ставлю под сомнение! Я ставлю под сомнение, что это занятие тебе по душе и по сердцу, что оно тебе подходит и нравится!
Я осталась сидеть, хотя и на краю скамейки, все еще порываясь встать.
— Понимаешь, — продолжала Марина, вновь стараясь заглянуть мне в глаза; я от нее отвернулась. — Может быть, это не мое дело, но… ты такая оптимистка, всегда стараешься видеть во всем и во всех хорошее… Еще ты немного легкомысленная, год работы с твоим шефом это из тебя не выбил. Как я уже сказала, ты, конечно, можешь все эти качества изжить, и наверняка изживешь — просто поработаешь подольше, и все… Или вот в тюрьму тебя посадят, как эту госпожу Бонд… Но какой ценой? Что от тебя тогда останется? Эта секта и так очень тяжело тебе далась. Я уже молчу о том, что было прошлой осенью, после убийства инженера!
— Это то, чем я хотела заниматься всегда, — проговорила я с трудом. — Может быть, характер у меня не самый подходящий, но работа мне нравится! Постепенно, когда я наберусь опыта…
Я запнулась, потому что хотела сказать «и характер станет более подходящим», но тут же поняла, что Марина говорила именно об этом.
— Знаешь что? — я все же выдернула у нее руки. — Не хочу пока об этом говорить. Извини. Сейчас у меня есть дело, мы им занимаемся. Подумаю об этом потом.
С этими словами я поднялась и пошла прочь от Марины быстрым шагом. Я вовсе не хотела быть невежливой, не хотела и обижать подругу. Просто волны сомнений, всколыхнувшиеся вдруг в моем сердце, грозили утопить меня с головой. В такие минуты трудно вдохнуть, до светских ли условностей!