Ген свободы
Шрифт:
— Чем это вы занимаетесь? — спросил шеф слегка раздраженно. — Вы должны быть в гостиной, встречать гостей!
Странно, а я думала, Василий Васильевич обрадуется, что я ни свет ни заря работаю… Первым моим порывом было извиниться, но тут же меня осенило. Вместо извинений я улыбнулась.
— Шеф, да никак вы злитесь, что Васька всю ночь проспал у меня?
Шеф встряхнулся.
— Ничего подобного! — воскликнул он. — С чего бы мне злиться? Он вас не видел неделю… соскучился… это нормально! Хотя, признаюсь, — добавил он с неохотой, — что я надеялся отучить его от
— Он еще не взрослый кот, — возразила я.
— Он скоро будет взрослым!
— Он скоро перестанет расти, но взрослеть будет еще долго. Сами знаете, генмоды становятся дееспособными только к пятнадцати-шестнадцати годам, как и человеческие дети…
— Знаю-знаю, — раздраженно бросил шеф. — Ну же, спускайтесь вниз… кстати, что-то я не вижу вашей броши, — тут в его голосе зазвучала настоящая тревога. — Вы ее не потеряли?
Речь шла о моей «генмодной» броши, той самой, где булавка была сделана из специального сплава, позволяющего контролировать поведение генмода. Моя брошь была замкнута на меня; я играла роль своего собственного кукловода. Это позволяло мне вести себя как нормальный человек и чувствовать себя в относительной безопасности от перехвата влияния другой булавкой — по крайней мере, пока брошь при мне.
В прошлом году, когда я не знала еще о спасительном влиянии этой броши и носила ее как обычное украшение, только с праздничными нарядами, мне все же пришлось испытать, каково это — подчиняться чужой злой воле.
— Все в порядке, — сказала я и достала брошь из-под ворота: она висела у меня на шее на цепочке. — Просто не подходит к этому платью.
Платье было темно-зеленым, а в броши светло-голубой яркий топаз. На черном или коричневом смотрится как нельзя лучше, но с зеленым, на мой взгляд, сочетался неважно.
Мурчалов только фыркнул.
— Женщины!.. Ну что ж, может быть, это даже лучше: больше соприкосновение с кожей… Так я вас жду внизу.
Но, как бы ни торопился Мурчалов, бег стрелок это не ускорило: до девяти оставалось еще четверть часа, а наши гости, видимо, решили быть точными. В результате я помогла Антонине накрыть на стол и сама заварила чай: у меня он почему-то получается лучше, чем и у нее, и у Прохора. (Или же они так говорят, потому что им лень заваривать чай самим.)
И в самом деле, и Хвостовская, и Пожарский появились почти одновременно, ровно к девяти часам.
Хвостовская прибыла со своим слугой, который принес ее на руках: большинство генкотов путешествуют именно так. Пожарский явился в сопровождении референта, несущего портфель.
И слугу, и референта отправили на кухню — Антонина выставила им блюдо с творожными ватрушками, так что они наверняка провели время куда приятнее, чем мы, оставшись вчетвером в гостиной.
Начал Пожарский:
— У меня крайне мало времени, и мне крайне не советовали приходить сюда.
— Сюда? — удивился Мурчалов. — С каких пор я стал персоной нон-грата?
— С тех пор, как вашу бывшую партнершу арестовали по подозрению чуть ли не
— Вы имеете в виду Вильгельмину? — шеф ничем не показал своего удивления. — Насколько я знаю, ей пока не предъявляли обвинения.
— У меня есть сведения, что готовятся предъявить, и серьезное, — покачал головой Пожарский.
— Ее держат без выдвижения обвинения? — неприятно удивилась Хвостовская. — Но ведь три дня уже истекли!
— Специальная комиссия имеет право собирать сведения до двух недель, — сухо проговорил Пожарский.
Ничего себе! Я сделала себе мысленную пометку прочесть все постановления, касающиеся этой Специальной комиссии, раз уж нам отныне придется существовать в одном городе. Пока все это выглядело крайне неприглядно.
Я чуть было не спросила у Пожарского, как это они просмотрели такой ляп при учреждении этого органа, но вовремя наткнулась на предупреждающий взгляд шефа. Все верно, я присутствовала при этом разговоре на птичьих правах и, скорее всего, только потому, что оставалась главной и единственной свидетельницей. Меня вполне могли бы и отправить на кухню, лопать ватрушки.
Едва я об этом подумала, как в животе предательски заурчало. К счастью, все собравшиеся в гостиной генмоды это вежливо проигнорировали.
— В любом случае, то, о чем я собираюсь рассказать, вам знать необходимо, — произнес шеф. — А что касается вашего визита, так скажете, что заходили к моему соседу, договориться об уроках музыки для вашего сына. Я с ним поговорю.
— Весьма тонкое прикрытие, — вздохнул Пожарский, — однако позволяет мне удержаться в рамках приличия, а заодно продемонстрировать мое отношение к ситуации с Бонд… Хорошо же. Правда, я все еще не понимаю, как объяснить встречу с уважаемой мадам Хвостовской… Я намеренно отказывался от интервью все эти дни. Вы подставили меня, Василий Васильевич.
— Ничуть не бывало, — мурлыкнула Виктуар. — Я прибыла сюда инкогнито, в сумке, взяв нового слугу, который не успел примелькаться.
— Прошу прощения, что усомнился в вашем профессионализме, — вежливо кивнул Пожарский.
Я в очередной раз подумала, что приятный голос и вежливый тон Пожарского, а также его выразительные собачьи глаза не должны меня обманывать — передо мною искушенный политик.
Шеф же тем временем прочистил горло и начал рассказ о секте. В его изложении он вышел куда короче, чем у меня — он не стал передавать Пожарскому и Хвостовской, как именно меня обрабатывали в «Школе детей ночи», коснулся только самой организации школы.
— Это, несомненно, весьма структурированное образование, — говорил шеф. — Как можно заключить из доклада моей помощницы, новичков тщательно психологически обрабатывают, прежде чем допустить к внутренним кругам. Новых членов используют ради их профессиональных навыков, вытягивают у них деньги и время. Ближний круг Гуннара Лейфссона подобран из состоятельных молодых девушек — либо богатых наследниц, либо тех, кто так или иначе имеет доступ к семейным средствам. Сектанты явно с их помощью копят ресурсы, часть из которых тратят на контрабанду старинных контрольных булавок…