Генерал Деникин. Симон Петлюра
Шрифт:
Обстановка на фронте к середине июля сложилась критическая. Оценивая ее, Деникин, проводя совещание с командующими армиями, тогда откровенно заявил: «У нас нет армии. И необходимо немедленно, во что бы то ни стало создать ее». Но, подчеркнул он, одни репрессии, провозглашенные Временным правительством, «не в силах вывести армию из того тупика, в который она попала». Что же делать? В поисках определения мер, считал Антон Иванович, необходим объективный анализ причин создавшегося положения. И в этой связи он предостерегал: «Когда повторяют на каждом шагу, что причиной развала армии послужили большевики, я протестую. Это не верно. Армию развалили другие, а большевики — лишь поганые черви, которые завелись в гнойниках армейского организма». Кто же тогда главные виновники? И Деникин говорит прямо: «Развалило армию военное законодательство последних 4-х месяцев. Развалили лица, по обидной иронии судьбы,
Теперь, считал А. И. Деникин, необходима открытая и непримиримая борьба за возрождение армии, а значит, за спасение революции и России.
Конфронтация
Новый глава правительства и военный министр А. Ф. Керенский приказал Брусилову провести 16 июля в Ставке совещание, пригласив на него по своему усмотрению авторитетных военачальников для выяснения состояния фронта, последствий июльского разгрома русских войск и разработки направлений военной политики на будущее. Ставка не рекомендовала Корнилову оставлять свой фронт, где в тот момент решалась судьба 11-й, 7-й и 8-й армий. Деникин, получив вызов, по пути из Минска в Могилев решился, исходя из катастрофического положения страны и армии, «не считаясь ни с какими условностями подчиненного положения, развернуть на совещании истинную картину состояния армий во всей ее неприглядной наготе».
Приняв доклад Деникина о прибытии в Ставку на совещание, Брусилов бросил ему фразу: «Антон Иванович, я сознаю ясно, что дальше идти некуда. Надо поставить вопрос ребром. Все эти комиссары, комитеты и демократизация губят армию и Росси. Я решил категорически потребовать от них прекращения реорганизации армии. Надеюсь, вы меня поддержите?» Такое заявление удивило и обрадовало Деникина, примирило его с Верховным, и он мысленно исключил из своей речи критику в адрес Ставки.
Совещание открылось с опозданием. Потом выяснилось, Брусилов и его начальник штаба генерал-лейтенант А. С. Лу-комский (1868–1939), задержанные срочными оперативными делами, своевременно не встретили на вокзале министра — председателя Керенского, а тот, сидя в поезде, ожидал их, пока не приказал через своего адъютанта немедленно прибыть к нему для доклада. Это очень вывело Керенского из себя. Кроме него, на совещание прибыли Брусилов и Лукомский, Алексеев и Рузский, главнокомандующий Северным фронтом генерал от инфантерии В. Н. Клембовский, Западным — Деникин и Марков, а также адмирал А. С. Максимов, генералы К. И. Величко, И. П. Романовский, комиссар Юго-Западного фронта, бывший видный эсеровский террорист Б. В. Савинков и два-три молодых человека из свиты Керенского. С краткой приветственной речью к участникам совещания обратился Брусилов, ограничившись в ней общими и неопределенными заявлениями.
Первым получил слово А. И. Деникин. Свое намерение генерал осуществил полностью. Его речь была обстоятельной, откровенной, нелицеприятной и содержательной, по общему признанию, оказала на присутствующих ошеломляющее воздействие. Внимание собравшихся было приковано к выступающему с первых же слов его речи: «С глубоким волнением и в сознании огромной нравственной ответственности я приступаю к своему докладу; и прошу меня извинить: я говорил прямо и открыто при самодержавии царском, таким же будет мое слово теперь — при самодержавии революционном».
Далее, оперируя фактами, почерпнутыми на Западном фронте, Антон Иванович указывал, что в период затишья обстановка в его частях казалась вполне благополучной. Но как только они получили приказ о выходе на исходные позиции для наступления, «заговорил шкурный инстинкт, и картина развала раскрылась». Около десяти дивизий вообще отказались сниматься с насиженных мест. Потребовался почти месяц для уговоров бунтующих войск. Но боевой приказ выполнила только часть дивизий. 2-й Кавказский корпус и 169-я дивизия полностью разложились. В полках бесперебойно работало по 8–10 самогонных спиртных заводов. Царили пьянство, картежничество, буйство, грабежи, иногда происходили убийства. Расформирование их лишило фронт 30 тыс. штыков еще до начала операции. Введенные им на смену две дивизии почти целиком тоже отказались наступать.
Попытки морально-нравственного воздействия не увенчались успехом. Не помог и приезд Верховного главнокомандующего. После бесед с комитетами и выборными от частей он вынес впечатление, что «солдаты хороши, а начальники испугались и растерялись…» «Это, — подчеркнул Деникин, — неправда. Начальники в невероятно тяжелой обстановке сделали все, что смогли. Но г. Верховный главнокомандующий не знает, что, оказав ему восторженный прием, митинги продолжались и не менее восторженно
Разлагающую роль играют комитеты и комиссары, хотя и среди них иногда встречаются приносящие пользу делу. Но как институт, они вносят двоевластие и разлагают войска. И Деникин рассказал о трех комиссарах Западного фронта. Один, может быть, и честный человек, но утопист, совершенно не знающий жизни, заявляет, что он для Западного фронта как военный министр, которому подчиняются все начальники. Другой, балансирующий между меньшевизмом и большевизмом, считает солдатскую декларацию недостаточной в деле «демократизации» армии и требует ее усиления: отвода и аттестации начальников, запрета на применение оружия против трусов, свободы слова и на службе (митингов и прочих собраний). Третий, нерусский, обрушивает град отборных ругательств на «революционных воинов», но они исполняют его требования. Комитеты, внесшие в управление армии многовластие, многоголовие, дискредитацию армейской власти, требуют предоставления им правительственной власти, полномочий военного министра и совета рабочих и солдатских депутатов, применения оружия против начальников. Некоторые из комитетов выразили недоверие Временному правительству и квалифицировали наступление на фронте как «измену революции». На важнейшем ударном участке Западного фронта только перед самым началом операции по их требованию были отстранены от командования командир корпуса, начальник штаба и начальник дивизии, а по всему фронту — 60 начальников, от командиров корпусов до командиров полков. Начальники, опекаемые, контролируемые, возводимые, свергаемые и дискредитируемые со всех сторон, не могли властно и мужественно вести войска в бой.
Вскоре после назначения Керенского военным министром, сообщил Деникин, между ними состоялся диалог:
— Революционизирование страны и армии окончено. Теперь должна идти лишь созидательная работа…
Я позволил себе доложить:
— Окончено, но несколько поздно…
Такие откровения стали явно выводить руководителей совещания из равновесия. Брусилов прервал: «Будьте добры, Антон Иванович, сократите ваш доклад, иначе слишком затянется совещание». Деникин, поняв смысл замечания, возразил: «Я считаю, что поднятый вопрос — колоссальной важности. Поэтому прошу дать мне возможность высказаться полностью, иначе я буду вынужден прекратить вовсе доклад».
Наступило молчание. И Деникин продолжил доклад. Далее, детально анализируя декларацию о правах солдат, он показал ее исключительную роль в разложении армии. Особенно той части, которая открыла бесконтрольный поток печатной продукции на фронт. Ссылаясь на сведения «Московского военного бюро», докладчик сообщил, что с 24 марта по 11 июня туда было заброшено около 150 тыс. экземпляров социалистических изданий, в том числе газет большевистских — 14 971 экз. «Правды», 63 525 экз. «Солдатской правды» и 63 066 экз. меньшевистского «Социал-демократа» (подсчет мой. — А. К.). А через солдат эта литература хлынула в деревню.
Значительную часть своей речи Деникин посвятил защите чести русского офицерства и генералитета, без самоотверженности которых не может быть доблестной армии. Воинская декларация, подчеркнул он, запретила наказание солдат без суда, но лишила защиты командиров, которых теперь преследуют, унижают, оплевывают. В присутствии главы правительства и военного ведомства, не считаясь с последствиями, генерал произнес беспощадные слова: «Высшие военачальники, не исключая главнокомандующих, выгоняются, как домашняя прислуга. В одной из своих речей… военный министр, подчеркивая свою власть, обмолвился знаменательной фразой: «Я могу в 24 часа разогнать весь высший командный состав, и армия мне ничего не скажет». В речах войскам им говорилось: «В царской армии вас гнали в бой кнутами и пулеметами… водили… на убой, но теперь драгоценна каждая капля вашей крови. Я, главнокомандующий, стоял у пьедестала, воздвигнутого для военного министра, и сердце мое больно сжималось. А совесть моя говорила: «Это неправда!» Когда Соколова, напомнил Деникин, нещадно избили солдаты, военный министр грозно осудил толпу негодяев и выразил сочувствие потерпевшему. Но когда однорукого генерала Носкова, в 1915 г., будучи полковником водившего полк на штурм неприступной высоты, две роты теперь растерзали, я спрашиваю господина министра: «Обрушился ли он всей силой своего пламенного красноречия…силой гнева и тяжестью власти на негодных убийц, послал ли он сочувственную телеграмму несчастной семье павшего героя?»