Генерал Деникин. Симон Петлюра
Шрифт:
Однако 7 июля Временное правительство издало постановление об аресте Ленина и других видных большевиков. В тот же день Ленин заявил, что он подчинится ему, если его подтвердит ЦИК советов рабочих и солдатских депутатов. Но вечером совещание большевистских лидеров решило: Ленин не должен являться на суд. Ленин, Зиновьев и Каменев, пользуясь «гостеприимством» редакции еженедельной газеты «Новая жизнь», группы меньшевиков-интернационалистов, попросили опубликовать их письмо, разоблачавшее показания Ермоленко и заявление Алексинского и призывавшее партии эсеров и меньшевиков предотвратить «юридическое убийство» заведомых кандидатов в Учредительное собрание. Руководители большевиков перешли на нелегальное положение, Ленин и Зиновьев вскоре укрылись в шалаше
В ответ расширенное совещание в ЦК РСДРП (б) 13–14 июля вновь подтвердило прежнее решение о неявке Ленина на суд. 15 июля газета «Пролетарское дело» поместила письмо Ленина и Зиновьева, сообщавшее, что они «переменили свое намерение подчиниться указу Временного правительства», поскольку «никаких гарантий правосудия в России в данный момент пет… обвинения нас в «заговоре» и в «моральном» «подстрекательстве» к мятежу… являются простым эпизодом в гражданской войне… ни один русский революционер не может питать более конституционных иллюзий. Происходит решающая схватка между революцией и контрреволюцией».
Деникин резко осуждал нерешительность Временного правительства. Тем более что Переверзев, начавший борьбу, под давлением Петроградского совета ушел в отставку, а сменивший его на посту министра юстиции А. С. Зарудный начал выпускать арестованных большевиков. Преемник последнего В. Н. Малянтович вскоре заявил, что в деяниях большевиков вообще не усматривается «злого умысла». Говоря об этом, Антон Иванович подчеркивал: «Попустительство, проявленное в отношении большевиков — самая темная страница в истории деятельности Временного правительства. Ни связь большевиков с враждебными державами, ни открытая беззастенчивая, разлагающая проповедь, ни явная подготовка восстания и участие в нем, ничто не могло превозмочь суеверного страха правительства перед обвинением его в реакционности, ничто не могло вывести правительство из рабского подчинения совету, покровительствовавшему большевикам». Состоявшийся в конце июля — начале августа VI съезд большевиков в знак «благодарности» за терпимость к ним объявил меньшевиков и эсеров предателями революции и взял курс на вооруженное восстание.
В конце июля Ставка предложила Деникину занять пост главнокомандующего Юго-Западным фронтом. В переговорах с начальником штаба Верховною главнокомандующего генерал-лейтенантом А. С. Лукомским (1868–1939), сказав, что приказание исполнит, Деникин спросил о мотивах перемещения, предупредив, если политические, то он просит не трогать его с места. Лукомский заверил, что это связано со стратегическими замыслами Корнилова, которыми Юго-Западному фронту отводится главная роль. Снова забрав с собой Маркова, Деникин отправился из Минска в Бердичев. По пути заехал в Могилев.
В Ставке царило оживление. На совещании начальников ее отделов обсуждалась «корниловская программа» восстановления армии, в основе которой лежали уже известные меры, в том числе по совещанию от 16 июля. Правда, чтобы сделать дисциплинарную власть более приемлемой для революционной демократии, в ней предлагалась курьезно подробная шкала соответствия проступков наказаниям. По окончании совещания, оставшись наедине, Корнилов почти шепотом сказал Деникину: «Нужно бороться, иначе страна погибнет. Ко мне на фронт приезжал N. Оп все носится со своей идеей переворота и возведения на престол великого князя Дмитрия Павловича;…и предложил совместную работу. Я ему заявил категорически, что ни на какую авантюру с Романовыми не пойду. В правительстве сами понимают, что совершенно бессильны что-либо сделать. Они предлагают мне войти в состав правительства… Ну, нет! Эти господа слишком связаны с советами и ни на что решиться не могут. Я им говорю: предоставьте мне власть, тогда я поведу решительную борьбу. Нам нужно довести Россию до Учредительного собрания,
— В полной мере».
По прибытии к новому месту назначения, Деникин получил письмо М. В. Алексеева, находившегося на положении причисленного к Временному правительству, или его советника. «Мыслью моей, — писал его бывший начальник, — сопутствую Вам в новом назначении. Расцениваю его так, что Вас отправляют на подвиг. Говорилось так много, по, по-видимому, делалось мало. Ничего не сделано и после 16 июля главным болтуном России… Власть начальников все сокращают… Если бы Вам в чем-нибудь оказалась нужною моя помощь, мой труд, я готов приехать в Бердичев, готов ехать в войска, к тому или другому командующему… Храни Вас Бог!»
Но вместо подготовки к свершению чего-то героического, Деникину пришлось целиком погрузиться в сумятицу стремительно обострявшегося армейского бедлама. В частях фронта царил беспорядок. Революционные организации, воспользовавшись попустительством его предшественников — Брусилова, Гутора, Балуева — превратились в полновластных хозяев, переставших считаться с начальниками. Комиссар фронта Н. И. Иорданский отдавал приказы войскам фронта. Митинги, проходившие в Бердичеве, по сообщениям местной газеты «Свободная мысль», угрожали офицерам Варфоломеевской ночью. Все помнили потрясшую всех зверскую расправу с генералами Г. М. Гиршфельдом, К. А. Стефановичем, комиссаром Ф. Ф. Линде.
В первых числах августа в Бердичев стали просачиваться ободряющие слухи, что Корнилов начинает активизироваться. Любому сколько-нибудь внимательному наблюдателю было видно, что в Ставке уже сложилась атмосфера антиправительственных настроений. В частности, это сразу заметил по прибытии в нее М. М. Филоненко и немедленно сообщил Савинкову. Но к тому времени последний, используя и Филоненко, уже приступил к реализации своего плана по захвату власти. Этот отчаянный авантюрист отводил в нем соответствующее место и Корнилову. Позднее А. И. Деникин писал о Савинкове: «Сильный, жестокий, чуждый каких бы то ни было сдерживающих начал «условной морали», презиравший и Временное правительство, и Керенского; в интересах своих целей поддерживающий правительство, но готовый каждую минуту смести его. В Корнилове он видел лишь орудие борьбы для достижения сильной революционной власти, в которой ему должно было принадлежать первенствующее значение».
Поэтому Савинков передал Керенскому сообщение лишь в самом общем плане: Филоненко что-то раскрыл и требует немедленного увольнения Лукомского. Интригуя, Савинков повел линию на сталкивание лбами Корнилова и Керенского. На 3 августа он и Филоненко вызвали Корнилова в столицу. Узнав об этом, Керенский послал телеграмму уже находившемуся в пути Корнилову с указанием, что правительство не давало такого распоряжения. Но Корнилов прибыл, чтобы, по его объяснению, внести на рассмотрение вечернего заседания правительства записку, согласованную уже между военным министром и Верховным главнокомандующим. Тут же выяснилось, что ее еще никто не видел — ни сам Корнилов, ни Керенский. Возник конфликт. Чтобы как-то сгладить его, Керенский устроил генералу маленькое чествование, о чем на следующий день сообщила вся пресса.
Генерал получил удовлетворение. Сделав доклад на заседании правительства о стратегии, уехал в Могилев. Но 7 августа Деникин получил указание двинуть на север Кавказскую туземную дивизию («Дикую»). Цель такой передвижки не объяснялась. Но ее можно было истолковать двояко: либо на помощь Северному фронту, где в направлении Риги немцы создали угрозу, либо на случай необходимости усмирения Петрограда. В тот же день Корнилов телеграфировал Керенскому о своем намерении приехать в столицу для подписания записки, подготовленной Савинковым и Филоненко. Но, в связи с обострением обстановки под Ригой, 9 августа Керенский телеграфировал Корнилову, чтобы тот отложил свой приезд в Петроград. Утром 10 августа Корнилов согласился с этим.