Генерал Снесарев на полях войны и мира

Будаков В.

В ожидании Калнина Снесарев и Зедин пьют чай с прекрасным хлебом, маслом и сыром. Снесарев чувствует, что Зедин даже стыдится есть, видать, помня о голодающих. Он, хотя и политизирован сверх меры — участник штурма Зимнего, но человек совестливый. Не пройдёт и года, как погибнет в боях под Ригой. Латыш прямодушный и искренний — полная противоположность ловко-поворотливому Вацетису и многим его сотоварищам — «латышским стрелкам».

Калнин приезжает к вечеру. Беседа с ним не из обнадёживающих. Тьма отрядов с громкими названиями, тьма начальников, а толку нет. Отряды «подчинены Федько (начальнику по внутреннему фронту), но лишь в том смысле, что, отдавши безграмотное распоряжение (во столько-то двигаться туда одному, во столько-то другому туда — и точка), он затем мечется от отряда к отряду… связи нет, исполнительности нет: не то пошли и куда-то дошли, не то совсем не пошли», — запишет в дневнике Снесарев. Бесчинствуют анархистские шайки, вроде отряда Маруси — Маруси Никифоровой, объявленной вне закона и промышляющей в лесу к северу от станицы Кагальницкая.

Сколько было их, этих властолюбивых «марусь и машек», не щадивших ни

старых ни малых! Этих «товарищей роз и розалий», жаждавших расстрельными приказами устращать Одессу, Киев, Крым, да и Каспий, Балтику, Беломорье и даже самолично «пускать в расход» врагов революции в подвалах чрезвычаек! Они во всякое смутновременье объявляются в пугающей бесчисленности. Терпимо бы, когда мужья или любовники у них, властолюбивых фурий, и только у них, подвизались на вторых ролях. А когда они, будучи у жён своих под каблуком, на вторых ролях, выпархивают в роли первых на государственную лестницу — губернаторами, министрами, президентами и т.д., то худо становится всем: и мирным, и военным, и губернии, и государству. Такая подчас злопросчитанная, подчас иррациональная режиссура!

В письме к жене от 18 июня 1918 года из Царицына Снесарев пишет, что побывал в десятидневной инспекции по своему «буйному округу» и далее — в Балашове, Камышине, Лисках, Поворино, Воронеже. Ещё сообщает, что масса работы и он закипает как в котле, но и постепенно налаживается ход огромной разболтанной машины округа.

19 июня 1918 года состоялось чрезвычайное собрание членов совета, штаба обороны, военно-казачьей секции, профессиональных союзов, фабрично-заводских комитетов, Центрального совета профессиональных союзов, Совета народного хозяйства и командиров воинских частей, на котором было принято постановление объявить город на военном положении, объявить партии меньшевиков и правых эсеров предательскими, запретить пользоваться гудками. Утверждены и более жёсткие предписания, запреты и угрозы. Нельзя находиться на улице с 10 часов вечера до 5 часов утра; сеющих панику отдавать под суд; застигнутых с оружием в руках расстреливать; из умеющих владеть оружием создать боевые единицы и отправить их на фронт. «Документы о героической обороне Царицына в 1918 г.» (1942. Книга издана в самый раз: немцы у Волги!).

Газета «Борьба» от 21 июня 1918 года изложила выступление А.Е. Снесарева: «Защита Царицына ввиду его теперешнего значения — дело всенародное. Не может быть спора о том, защищать город или нет, весь вопрос в следующем: какие силы необходимы для его защиты? Царицын — сердце всей страны, и наша задача — отстоять его».

6

23 июня 1918 года А.Е. Снесаревым был подписан приказ № 4 о формировании и боевых задачах группы Ворошилова. Опираясь на предписание военного руководителя Высшего военного совета Бонч-Бруевича от 9 июня 1918 года за № 2393, подчинившего все отряды Советской республики южнее Воронежской губернии руководителю Северо-Кавказского военного округа, Снесарев приказывает создать из оставшихся частей (Третьей, Пятой армий, из населения Морозовского и Донецкого округов) группу под командованием Ворошилова, которому предписывается очистить от казаков земли левого берега Дона, захватить мосты и переправы через Дон, вести деятельную разведку, а также выстраивать из полупартизанских отрядов регулярные части.

Ворошилов, не кончавший ни военной академии, ни военного училища, ни даже самой скромной военной школы, к той поре едва ли что читавший по военной науке, учившийся воевать среди вольницы отступавших с Украины и не знавших армейской дисциплины отрядов, иначе, как по-партизански, и не мог мыслить и далее «партизанщины» горизонта не видел. Это было очевидно не только для военного ума Снесарева, но даже и для сумевшего стать главным военным страны Троцкого, который не без саркастического запала утверждал, что «никакой изменник и перебежчик и все перебежчики вместе не причинили и не могли причинить Советской России столько вреда, сколько причинили ей партизанщина на Северном Кавказе, махновщина и григорьевщина на Украине»; он понимал, что без военных «спецов» не обойтись, и, конечно же, отдавал должное военным дарованиям Снесарева, о чём свидетельствует, казалось бы, частное, замечание в книге Троцкого «Как вооружалась революция»: «Тов. Снесарев лучше других подошёл к сути, предложив для военного дела термин “обнаученное искусство”. Можно, конечно, выдумать десяток других терминов, и я не предлагаю узаконить термин Снесарева, но, по-моему, автор термина показал себя более свободным от цеховых предрассудков, когда сказал: “Я и названия ремесла не испугаюсь, тем более не испугаюсь искусства”».

Есть свидетельства (в частности, письмо А.А. Токарева), что Калинин, председатель ВЦИКа, на которого Снесарев как знаток военного дела произвёл сильное впечатление при встрече на Смоленщине, предлагал командующего Западной армией на пост военного консультанта председателя Совнаркома. Заупрямился наркомвоендел, который, быть может, с удовольствием желал бы иметь такого уровня консультанта в своём ведомстве. Но Снесарев не пожелал бы этого видеть и в дурном сне: для него Троцкий — Керенский № 2. Разумеется, не испытывал он тяги и стать консультантом Ленина. Оба они были для него прежде всего разрушителями Отечества: а то, что начали они выстраивать и обещались построить в варианте-режиме мирового революционного счастья, маячило как угрожающий призрак, всё ненасытнее требовавший реальной крови.

1 июля 1918 года Снесарев подписывает приказ № 10, который начинался словами: «Скорейшее восстановление железнодорожного сообщения с Северным Кавказом, единственного сейчас по линии Царицын — Тихорецкая, является нашей насущной задачей. Необходимо помнить, что население центральных русских губерний уже фактически голодает, и поэтому скорейшая поставка ему кавказского хлеба — наша первейшая и священная обязанность».

3–16

июля начальник округа осмотрел Гашуно-Котельнический район, откуда предполагалось начать операцию по очистке железных дорог, вплоть до станции Тихорецкая, и по деблокаде группы Калнина, уточнил на месте обстановку и дал боевые задачи частям. В скоро последовавшем приказе № 11 войскам Болоцкого надлежало провести основное наступление, а отрядам Ворошилова предписывалось охранять Царицын с запада, выполнять задачи демонстрационного и разведывательного характера. Приказ не был подписан политкомиссаром округа Зединым, который стал настаивать на подчинении войск опытного Болоцкого неопытному Ворошилову. Снесарев вынужден был обратиться в Высший военный совет Советской России с письмом, обстоятельным и весьма обоснованным. Неподписание его приказа политкомиссаром округа он объясняет даже не возможной осторожностью, но отсутствием военного видения, охвата вопроса в целом: «С подчинением т. Ворошилову войск т. Болоцкого у первого оказался бы настолько длинный фронт и столько войск, что, имея в виду отсутствие у него достаточно налаженного штаба и соответствующих военных специалистов, справиться с предстоящими в том случае трудностями управления и руководства войсками он совершенно был бы не в состоянии, да ему пришлось бы в своём лице объединить две совершенно разные по цели и направлению операции, чего мы тщательно избегаем». Оценка Снесаревым «полководческих» данных будущего наркома по военным и морским делам страны не оставляет надежд на успешную развязку царицынского узла: «Лично т. Ворошилов как войсковой начальник не обладает достаточно нужными качествами; так, например, он, получив приказ о смене подчинёнными ему войсками нуждающихся в отдыхе частей Царицынского гарнизона на позиции у Кривой Музги, этого приказа не выполнил… 13 июля я встретил т. Ворошилова на станции Царицын, причём штаб свой он оставил, не сообщив мне, не уведомив штаб округа о своём заместителе. Из этого я заключаю, что он недостаточно проникнут чувством долга и не придерживается элементарных правил командования войсками, почему скорее он подлежал бы удалению с занимаемой должности, чем доверие ему руководства сложной операцией на громадном фронте…»

Знать бы (или вспомнить) эти строго ответственные слова руководству страны в тридцатые — сороковые годы, может, и не было бы столь катастрофических потерь в сорок первом, в начале Великой Отечественной войны; да вся беда в том, что руководитель страны и долгие годы руководитель всех её войск были друзьями, и подружились они именно в Царицыне, где Снесарев оказался не «их» человеком. Письмо в Высший военный совет он заканчивал твёрдо и разумно-требовательно: «Считаю происшедшее разногласие между мною и военным комиссаром т. Зединым настолько существенным, что прошу по этому поводу самого строгого и определённого решения. Если я как военный руководитель неправ в своих чисто военных доводах, то, конечно, не могу оставаться на своём посту; если же неправ т. Зедин, то, во избежание вредных для этого разногласий между ним и мною, полагал бы необходимым заменить его другим лицом. Как военный руководитель и человек я добросовестно и с полной лояльностью работаю по воссозданию боевой мощи республики и по обороне её границ, но для успешности дела считаю необходимым настаивать на вполне исчерпывающем ответе на затронутый в настоящем письме вопрос».

Сколько их подвизалось здесь, командиров, комиссаров, «самочинных полководцев» вроде Киквидзе, одного из наиболее «бессовестных разбойников и грабителей», как его аттестовал снесаревский соратник Носович, или вроде Федько и прочих, и Зедин был далеко не худший из них. Но не подписанный им приказ — не осуществлённая по замыслу Снесарева операция. Это дало возможность Краснову нанести удар в северном направлении: он стремился соединиться с Колчаком и белыми силами Южного Урала. А группа Калнина была вскоре разгромлена Деникиным.

7

Вот ирония судьбы: и Снесарев, и Краснов понимают, где главные противостояния, естественно, понимают и тактические частности; но двое на разных берегах, и Снесарев не даёт приказа бить по расходящимся линиям — на Тихорецкую и Новочеркасск (где казачий атаман Краснов), может, и из генетических, но также и прежде всего из тактических соображений. А Сталин ударил и был разбит.

О Краснове уместно сказать подробнее. Четырьмя годами моложе Снесарева, учился в Академии Генштаба. Военный журналист. Участник Русско-японской войны. В начале Первой мировой войны командовал «Дикой дивизией», в 1915–1917 годах руководил после Павлова 2-й Сводной казачьей дивизией, в которой начинал войну и Снесарев, 1-й Кубанской дивизией. Награждён орденом Святого Георгия четвёртой степени. В августе 1917 года назначен Корниловым командиром Третьего конного корпуса, которому надлежало идти на Петроград для подавления смуты. В конце семнадцатого года уехал на Дон. В мае 1918 года войсковой круг избрал его атаманом. Создал Донскую армию, действия которой доставляли немало хлопот большевикам. Держался германской ориентации, вернее, «политики здравого смысла», хотя в конце года согласился на единое командование белыми армиями под главенством Деникина, который разве что не двигал свои войска под французскими, английскими флагами, наивно надеясь на решительную помощь Антанты. Позже, перебравшись в Прибалтику, Краснов помогал генералу Юденичу. После его неудачного похода на Петроград переселился во Францию. В 1943 году — бесславная страница — начальник Главного управления казачьими войсками в Германии. В 1945 году англичанами выдан, как и тысячи других, даже и не воевавших, казаков с их семьями, женщинами и детьми, советским оккупационным властям. (При насильственной выдаче английские, американские власти и их подчинённые — эти поборники свобод и прав человека — расправлялись с казачьим миром не хуже Свердлова и Троцкого и без намёка уступки им в жестокости.) В начале 1947 года семидесятисемилетний Краснов казнён в Москве, повешен во дворе Бутырской тюрьмы вместе с генералом Шкуро и ещё несколькими военными.