Генерал Снесарев на полях войны и мира
Шрифт:
Краснов — незаурядный писатель, автор исторических повествований, воспоминаний, романов «Опавшие листья», «Единая и неделимая», «Всё проходит», «Понять-простить», «Домой»… Особенно значителен его трёхтомный роман «От двуглавого орла к красному знамени», который словно «подсказывает» будущему автору «Тихого Дона» не только панораму гражданского хаоса в России и на Дону, но и некий угол зрения, во всяком случае, есть совпадающие тональности, художественные прорисовки и оценки выдающихся деятелей Белого дела, одни и те же территории, имена (в Стокгольме на встрече со студентами после вручения Нобелевской премии Шолохов прямо сказал, что прочитанные им мемуары Деникина, Краснова,
Что же до Снесарева, то здесь совпадающие взгляды просто не могут не быть — по возрасту, опыту военному, органическому чувству Отчизны. Роднят их размышления о «единой и неделимой», о фронте и тыле, о Доне, о конях… Терзания красновского героя генерала Саблина, в высшей степени достойного человека, сродни терзаниям Снесарева: допустимо ли морально служить кроваво-враждебному новому, чтоб его «усовершенствовать». А разве не близки по духу и справедливости Снесареву размышления Краснова о России и союзниках: «В Версале одни не понимали… Другие желали видеть Россию уничтоженной, сгоревшей на медленном огне. Кроме той политики, которую вели военные начальники, видевшие в русских союзников, друзей, несчастных погибающих братьев и от всей души желавшие им помочь, была ещё другая, большая политика, видевшая в России угрозу Персии, Индии и Ближнему Востоку, и вот эта-то другая политика и отставляла все распоряжения первой политики».
8
Штрих, растиражированный: Будённого поразило появление вместе со Сталиным Снесарева, «высокого пожилого человека с безукоризненной выправкой, в полной форме генерал-лейтенанта старой Русской армии. Меня, как и других, прежде всего удивило, почему Снесарев в генеральских погонах: ведь красноармейцы относились к “золотопогонникам” с неприкрытой враждой и носить погоны было небезопасно. Кто-то даже сказал ему об этом. Андрей Евгеньевич ответил: “Погоны — знак военных заслуг перед Отечеством…”»
Предполагается, может, и не без оснований, что Сталину образ Снесарева именно как генерала в форме запомнился в завидно-хорошем смысле, и он в сорок третьем, на переломе войны, ввёл в советских войсках такую же форму, вернул армии погоны.
Мог ли реально Снесарев всё сделать так, как смог бы по военным своим знаниям и дарованиям? Едва ли. Много было привходящего. Поскольку Царицын стал на какое-то время главенствующей пядью и для красных, и для белых, о нём вспоминают и красные, и белые. Среди вспоминающих белых и Деникин. Они вместе в одно время учились в Академии Генштаба, воевали на одном фронте и даже в одной армии. Но Снесарев, однажды назвав Деникина в ряду других, нигде обстоятельно не говорит о нём, может, разве в письмах и дневниках, уничтоженных или иначе не сохранившихся. Деникин же в «Очерках русской смуты» Снесарева упомянет именно в связи с Царицыном:
«Спор решила Москва… назначив военным руководителем генерал-майора Снесарева (он генерал-лейтенант. — Авт.).
Снесарев осел в Царицыне, откуда и правил фиктивно, так как со взятием нами Торговой (12 июня) почти вся связь его с северокавказскими войсками была утеряна. Фактически командовал Калнин, латыш, кажется, подполковник, имевший свой штаб в Тихорецкой.
После разгрома большевиков под Тихорецкой и Кущёвской Снесарев был обвинён в “контрреволюции” и смещён; 21 июля, за несколько дней до падения Екатеринодара, главнокомандующим был назначен “бандит и провокатор” Сорокин, которого официальные “Известия” переименовали в спасителя республики».
Деникин и Снесарев — на разных берегах, и нет в живых Корнилова, дорогого для обоих.
А
Наконец, 16 июля председателю Совнаркома поступает сталинская телеграмма, в которой военный руководитель Северо-Кавказского округа аттестуется заранее обвинительно, бездоказательно обвинительно, но психологически в чём-то и точно: «Военрук Снесарев, по-моему, очень умело саботирует дело… (Сталин сообщает о своей инспекции на фронт и своём решении для очищения линий Котельниково — Тихорецкая за бронепоездом двинуть войска — 12 тысяч, якобы скованные распоряжениями военрука. — Авт.) Теперь две просьбы к Вам, т. Ленин: первая — убрать Снесарева, который не в силах, не может, не способен и не хочет вести войну с контрреволюцией, со своими земляками-казаками. Может быть, он и хорош в войне с немцами, но в войне с контрреволюцией он — серьёзный тормоз…» Ленин поддался напору Сталина, на телеграмме начертал: «По-моему, согласиться со Сталиным».
А уже через три дня, 19 июля, весь штаб военного руководителя округа по распоряжению наркома Джугашвили (Сталина), «товарища инородца», как именовал его Снесарев, был заключён в плавучую тюрьму — на «царицынскую баржу», о которой потом писано-переписано!..
Был арестован и Снесарев, и только незамедлительная инспекция Высшего военного совета отвела расправу от него, его ближайших помощников Ковалевского и Носовича.
В июле 1918 года приказом из Москвы Снесарев был отозван для доклада Высшему военному совету, реальная власть перешла в руки Военного совета Северо-Кавказского округа (Сталин, Минин и Ворошилов).
В июле 1918 года в Екатеринбурге — расстрел трёхсотлетней династии. Независимо оттого, кто был повинен в аресте и крайне опасных принудительных передвижениях лишённого власти царя и его родных (здесь и февралисты-временщики, и большевики-временщики), независимо от того, каков был замысел и характер убийства (глубокопродуманный или явившийся вдруг, похожий на ритуальный или и впрямь ритуальный), чудовищное убиение царя, его жены, его дочерей и больного сына, да ещё приближённых двора, иначе как бесчеловечным не назовёшь. (Английская королевская верхушка близкого родственника, недавнего русского монарха, не пожелала взять под своё сильное крыло: британскому и королевскому, и либеральному верхоправству Россия годилась без руля и без ветрил, без символа власти, без всего, что могло бы её вновь поднять из руин.)
В неладный для себя июль Снесарев, по природе и по духу монархо-державник, узнаёт о расстреле династии. Даже не зная жуткие подробности расправы (подвал Ипатьевского дома, убийство невинной юности, хладнокровие и одержимость убийц!..), Снесарев не мог не быть глубоко потрясеным убийством царской семьи. Нам, однако, не известно, доверил ли он свои чувствования и переживания бумаге: шестьдесят страниц «царицынского» дневника, где Снесарев просто не мог не написать о своей тяжбе со Сталиным и Ворошиловым, вырваны либо в те опасно-межвластные царицынские дни, либо во время ареста 1930 года. Кто вырвал? Может, жена, может, тесть Зайцев, он был персональным пенсионером, обыски у персональных запрещались, и всё же от беды подальше рискованные страницы за верное было уничтожить.