Генофонд нации
Шрифт:
Одновременно раздался щелчок затворной рамы, вставшей на задержку, – патрон в обойме оказался последним.
Людмила рванулась вскочить, но чье-то острое колено колом воткнулось между лопатками. Она вспомнила парней, куривших за углом сарая. Черные вошли вслед за ней, отрезав путь к бегству. И тут же в полумраке парадной блеснула еще одна длинная искра – изогнутый в зазубринах нож.
На этот раз блеснула перед ее глазами.
– Мочи, чего менжуешься!
– Товар богатый, жалко, возьмем с собой и…
– Быстро режь овцу, Хан, всегда у тебя бабы на уме! Сделаем
Но тут раздался голос человека в маске с пистолетом, такой же жесткий и отрывистый, как лязг затвора:
– Стоять! Волоките телку наверх. Она еще для дела пригодится!
Жуткий, кошмарный сон продолжался. Парни схватили Людмилу под руки, бегом потащили вверх по лестнице, как безжизненный манекен.
Да она таковым и являлась, не чувствуя боли в сбитых о ступени коленках, потеряв ощущение времени и реальности происходящего. Поэтому она не удивилась, увидев на лестничной площадке второго этажа человека в изорванной пулями меховой куртке Костомарова. С трудом до нее дошло, что это Костомаров и есть, привалившийся к стене. Формально числившийся еще и телохранителем Безверхого, он всегда носил с собой оружие. На этот раз не успел выхватить пистолет, подтвердив собственное пророческое изречение: «От „заказухи“ не спасает ничего, кроме нищеты».
Сам Костоправ в нищете жить не хотел. А умер в обстановке самой нищенской – обшарпанные входные двери с вырванными клоками ваты, кое-где горелыми, забросанная строительным мусором лестничная площадка. Людмила знала, что банк выкупил все квартиры в этом подъезде, у Костомарова были какие-то виды на это здание. Не сегодня завтра должны были вообще заменить дверь в парадной, чтоб не шлялись пацаны, но – не дожил до этого начальник службы безопасности банка. И теперь на серо-грязной стене почти над головой Костоправа цвела надпись ядовитым зеленым фломастером: «Хороший репер – мертвый репер».
При жизни Костомаров терпеть не мог всех этих панков и реперов вместе с их музыкой и наскальными надписями. Его излюбленным вечерним развлечением была охота на подростков-наркоманов («Ихнюю музыку только под кайфом и можно слушать»), которых Костоправ «лечил» от наркозависимости резиновой дубинкой с гибким стальным сердечником, привезенной из Америки.
При жизни… То есть совсем недавно, пять-десять минут назад. И Людмила еще подумала тогда, что смерть такое же великое таинство, как и рождение, – и не только по своему церковному величанию.
Она думала так, чтобы не зацикливаться на том, что вытворяла с нею эта троица – один в маске, не выпускавший из рук разряженного пистолета, два других на одно лицо – плоско-желто-раскосоглазое. Затащив на лестничную площадку, они бросили ее на колени перед трупом, словно готовились принести в жертву мертвому Костоправу.
Но нет, их план не в этом заключался. Стрелок вложил в ладонь Людмилы, липкую от натекшей крови, рукоятку пистолета, сжал, потом сунул оружие в пластиковый пакет:
– Сделаем ментам подарок, а то у них с раскрываемостью херово. Все, отваливаем быстро. Хан, мать твою, оставь, другую снимешь!
Хан, чей тонкий, с присвистом, голос Людмила узнала бы теперь
– Во, блин, да она целка! Пацаны, сечете, какой случай? Не отпускать же, надо ломануть!
Другой азиат был настроен меркантильно – он предложил «ломануть» хату, куда собирался войти Костоправ:
– Вот же ключ лежит, всего один минута!
– Вот что, уроды, – за мной, уходим! Или оба останетесь здесь навсегда, – предупредил человек в шапочке-маске, не ставший вдаваться в обсуждение.
– Да щас, бля, только кончу! О-о-о!
Когда-нибудь кончается все – и кошмары, и даже сама жизнь. Шаги насильника затихли внизу. Хлопнула дверь парадной. Оставшись одна, Людмила первым делом стащила опоганенные колготки, вытерла платком окровавленные руки. Прислушалась. И тишина внезапно ожила для нее. В тишине эхом прозвучали последние ругательства, сорвавшиеся с губ Костоправа, хлопки выстрелов, предсмертный визг собак. Людмиле почудилось, что время на лестничной площадке как бы пошло вспять, закрутилось обратной воронкой, грозя затянуть в небытие.
Сломя голову она бросилась вниз, на секунду задержавшись над собаками. Мушка смогла доползти до своего друга, с которым делила холод, голод, брошенные кости, и с которым разделила смерть, – не убежав, не спрятавшись подальше, в теплую нору, в безопасную щель.
Кто сказал, что у животных нет души? Черная головка Мушки выделялась на светло-пегом плече Целика.
В память о собачьей верности Людмила, задержавшись на минуту, подняла стреляную гильзу. Потом, крепко захлопнув дверь, бросилась на улицу, тормознула первую попавшуюся машину, примчалась сюда – в «Волжскую твердыню», в стенах которой брали начало и обретали продолжение все три ее жизни…
Сигарета догорела до фильтра – и, кажется, уже не первая сигарета. Коробочка из-под мелкашечных патронов, приспособленная под пепельницу, топорщилась окурками. Это стало видно, когда Токмаков включил настольную лампу, поднявшись с колченогого стула:
– Значит, у них пистолет с твоими «пальчиками»… Кстати! Ты хоть раз в жизни стреляла из пистолета? Знаешь, на этом тоже можно построить защиту.
Людмила вздохнула:
– Нельзя. Почему, ты думаешь, я тебя в тир пригласила? С прежних времен ключ остался, когда я в стрелковую сборную института входила.
– Ну, «мелкашка» и боевой пистолет немного разные вещи, – постарался Токмаков найти зацепку.
Но Людмила тут же отсекла его поползновения:
– Я неплохой пистолетчицей, между прочим, была. Стрельба по силуэтам, только скорости чуть не хватало. По пятому силуэту стреляла, когда мишень почти ребром поворачивалась. Поэтому дырки от пуль были овальными, а не круглыми.
Вадим потер подбородок, щетина на котором снова начала отрастать ударными темпами:
– Не хотел бы я с тобой соревноваться на огневом рубеже… По пятому силуэту! Хоть ментам про овальные пробоины спроста не ляпни, а то сразу видно, что ты в этом деле профи.