Георгий Иванов - Ирина Одоевцева - Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953-1958 годов
Шрифт:
О Великом Муфтии Ваш рассказ меня бы очень порадовал — да ведь никогда не соберетесь написать!..
Нам бы самое время теперь встретиться лично и поболтать этак несколько вечерков. Приятно было бы...
Ну «еще раз»...
Ваш всегда
Г. И.
Имеются ли в Нов. Ж. карточки сотрудникам? Лестно было бы иметь на всякий случай — в нашей стране.
37. Георгий Иванов - Роману Гулю. < Около 25 июня 1954>. Париж.
<Около 25 июня 1954> [247]
Дорогой Роман Борисович,
Раз в жизни я решил быть исполнительным и аккуратным. И, получив вчера Ваше письмо, сел и сейчас же склеил и исправил стихи, написал Вам ответ, заклеил и сейчас же отнес на почту. Не было чернил, написал красными, чтобы не терять времени. И вот сегодня утром обнаружил письмо под столом. Вы, наверное, получив рукопись без одного слова, даже без благодарности за чек, решили, что я либо впал в идиотизм, или, ни с того ни с сего, охамел. Извиняюсь, как говорят девицы Ди-Пи. [248]
247
Очевидно, письмо отправлено вместе с письмом 36.
248
Ди-пи (D. P., а также DP) - аббревиатура
Ваш Г. И.
Вместо Камбалы
Ну да — немного человечности, Клочок не снившегося сна. А рассуждения о вечности… Да и кому она нужна! Ну да — сиянье безнадежности, И жизнь страшна и мир жесток. А все-таки — немножко нежности, Цветка, хоть чахлый, лепесток… Но продолжаются мучения И звезды катятся во тьму И поздния нравоучения, Как все на свете - ни к чему. [249]249
Стихотворение напечатано в кн. XXXVIII «Нового журнала» (1954, с. 155) в разделе «Дневник (1954)». На его основе создано два новых: «Теперь бы чуточку беспечности...» и «Бороться против неизбежности...», но само оно восходит к стихотворению «Остановиться на мгновенье...» из «Портрета без сходства».
38. Роман Гуль - Георгию Иванову. 27 июня 1954. <Нью-Йорк>.
27 июня 1954
Дорогой Георгий Владимирович, ну вот мы с Вами и в конфликте. Как скоро прерывается наша дружба! И все из-за камбалы и кенгуру... [250]
Нет, нет, маэстро, камбалу Я не отдам Вам в кабалу! Иду к старейшему еврею, Он открывает Каббалу, И чудодейственно лелея,250
См. письма 31, 33, 35. 36, 40. 43.
В чем же дело? Да в том, что я был очень рад, что Вы сняли многое из первого присыла, но — кенгуру и камбалу — не отдаю. Как хотите. Почему? Вы говорите, что кенгуру это не «На холмы Грузии» [251] , не «Еду ли ночью по улице темной» (две первых строки), не стихи Некрасова к Панаевой [252] . Допустим, Вы правы. Но в кенгуру такое «милейшее уродство» и такое «веселое озорство» — что убивать их никак невозможно. Протестую. Хочу их увидеть напечатанными. К тому же «вертебральную-то колонну» [253] надо же подарить русской литературе, до этого — у нее ее не было. Я разыгрываю сразу несколько варьянтов. Понимаю, что теперь — в этом «Дневнике» — кенгуру будет не к месту. Хотя... Это не сказано... Может быть, даже наоборот, такая «запятая» будет очень недурна? Было же раз — «полы моего пальто»? [254] И даже имело потрясающий успех... у Мельгунова. А кенгуру и камбала будут иметь в этом же кругу — совершенно ошеломительный успех. Давайте «похамим», элегантно, но элегантно. Предлагаю Вам вставить кенгуру. Это один варьянт. Другой такой. Когда я прочел впервые кенгуру и в него «влюбился без памяти», то я подумал, что этот стих написан в четыре руки. Мне показалось, что первоначально его набросала Ир. Вл. — а потом Вы кое-что прибавили, рамку. И вот у меня мелькает мысль, м. б., И. В. нас помирит? М. б., она возьмет этих милых зверей под свою высокую руку и от ее имени мы их тиснем в след. книге? Ирина Владимировна, Вы как? Не слышу? Что? Согласны? Тогда — единогласно! и первоклассно! Но не слышу через океан — очень шумит... Дабы засвидетельствовать мою полнейшую искренность в отношении кенгуру — то предлагаю Вам даже посвятить их «Р. Б. Гулю». Ей-Богу. Конечно, было бы еще правильнее посвятить их Мельгунову или Тырковой. [255] Это была бы, правда, «пощечина общественному вкусу». [256] Но было <бы> неплохо. Но если Вы посвятите кенгуру Гулю — то Мельг<унов> будет хохотать до колик идиотизма — и всем будет показывать, всем тыкать — «до чего Гуль и Иванов довели НЖ — из лошади сделали верблюда». Это — забавно. И безобидно. Одним словом — жду ответа — чтоб конфликт не перезрел из-за этих животных черт знает во что. Нет, ей-Богу, подумайте и давайте напечатаем кенгуру (это вроде как анчоус на гренке с черносливом — после всяческих десертов).
251
Первую строчку стихотворения Пушкина «На холмах Грузии лежит ночная мгла...» Гуль, вслед за Г. И., цитирует с искажением. И в «Петербургских зимах», и в «Распаде атома» Г. И. пишет: «На холмы Грузии легла ночная мгла».
252
Две первые строчки стихотворения Некрасова (1847) «Еду ли ночью по улице темной, / Бури заслушаюсь в пасмурный день...». Неясно, почему Гуль отмечает только их. Стихотворение в целом, по словам Н. Г. Чернышевского, «...показало: Россия приобретает великого поэта», а Тургенев, прочитав его, писал В. Г. Белинскому, что оно «...меня совершенно с ума свело; денно и мощно твержу я это удивительное произведение...».
Авдотья Яковлевна Панаева, рожд. Брянская, в первом браке Панаева, во втором Головачева (1819-1893) — прозаик, мемуаристка, с 1948 по 1963 г. гражданская жена Некрасова. С ним совместно писала прозу для «Современника» («Три страны света», 1848-1849, и др.), к ней в разные годы обращено большое количество его лирических стихов, в том числе таких признанных шедевров, как «Тяжелый крест достался ей на долю...» (1855), и др.
253
«Вертебральная колонна» — позвоночный столб. В стихотворении «На полянке поутру...» камбала говорит: «...Я флакон одеколону, / Не жалея, извела / Вертебральную колонну / Оттирая добела!...».
254
Строчка из стихотворения Г. И. «Полу-жалость. Полу-отвращенье...», напечатанного в кн. ХХХIII «Нового журнала» (1953, с. 127).
255
Ариадна Владимировна Тыркова-Вильямс, в первом браке Борман, во втором Вильяме (1869-1962) — публицист, прозаик, мемуаристка, член ЦК кадетской партии, с 1918 г. жила в Англии, в 1919-1920г. приезжала в Россию, состояла в правительстве Деникина, с 1939 г. жила во Франции,
256
«Пощечина общественному вкусу» — подписанный Д. Бурлюком, А. Крученых, В. Маяковским и В. Хлебниковым, первый манифест русских футуристов (2912).
Кстати, о хамеже. Есть — элегантный, хорошего тона хамеж — вот, напр., посвятить Тырковой «кенгуру и камбалу». А есть — грубее. Гораздо грубее. Расскажу Вам пример грубого хамежа, которому никогда не надо следовать. Рассказывал мне Костя Федин, [257] с которым очень дружили, о том, как Алешка Толстой принимал гостей в Детском. [258] Гости — в гостиной. Самые разные. Много дам. Хозяина нет. Вдруг хозяин выходит, и все в ужасе переглядываются. Алешка быстро входит. Из ширинки у него торчит палец. Он прорезал карман и высунул палец. Идет быстро к дамам, с каменным лицом, здоровается, цалует ручки и бормочет, представляясь: «Василий Андреич Жуковский»...
257
Константин Александрович Федин (1892-1977) — прозаик. а 1920-е член литературной группы «Сералмоиовм братья», до 1936 г. жил в Ленинграде, затем в Москве, стал одним из ведущих советских литераторов, возглавлял в 1959-1971 гг. Союз писателей СССР. У Гуля из всех советских писателей лучшие отношения установились именно с Фединым, с которым ом познакомился в Берлине и который способствовал изданию его книг в СССР: «Ледяной поход» (1921), «Жизнь на фукса» (1927) и «Белые по черному» (1928).
258
Алексей Николаевич Толстой (1883-1945) — прозаик, драматург, в молодости поэт, с 1918 по 1923 г. находился в эмиграции, вернувшись иа родину, стал одним из крупнейших писателей СССР. В 1923 г. после отъезда Толстого в Россию. Гуль получил его должность редактора литературного приложения издававшейся в Берлине сменовеховской газеты «Накануне», Толстой поселился в Ленинграде и с конца 1920-х жил преимущественно в Детском Селе (до 1918 г. Царское Село, с 1937 г. город Пушкин), сначала по адресу Пролетарская (Церковная) ул, 9/10, а затем в собственном доме на Пролетарской ул.. 4. Здесь он жил в 1931- 1937 гг. Оба дома сохранились. Кроме того, в 1928-1930 гг. Толстой снимал верхний этаж дома на Московской ул., 10.
Вот так хамить, конечно, не надо. Тут уж не до смеха. Тут прямо — в обморок...
Пишу Вам перед самым отъездом в деревню. Едем рано утром завтра. А сейчас — укладка и пр. Стихи Ваши сдал в набор. Корректуру пришлю. Если б статейку Вы бы написали, то были бы, как Вы говорите, душка. Срок даю Вам — до 10 августа — 6 недель. Куда же больше? Пишите, пожалуйста, мы дадим ее как статью в отделе «Литература и искусство». Книга НЖ уже к Вам ушла. Но я просил секретаршу, если на этих днях придут оттиски моей статьи о Цвет<аевой> из типографии — чтоб она Вам послала оттиск по воздуху. Там затронуты небезынтересные темы, и, м. б., это Вас тоже к чему-нибудь подтолкнет. Я тоже говорю об Ульянове — и считаю очень нужной — такую перекличку и взаимоподдержку — против пришедшего хама. [259] Причем сей хам — совершенно неэлегантен. Ему в голову не придет изобразить Вас. Андр. Жуковского так, как Алешка. Уж если он изобразит — то воображаете как? Далее. Финпрорыв произошел, конечно, чудовищный. Вот присылайте все, что можно, мы будем его залатывать. И так — чтоб Вас очень уж не обижать. Это все старик этот, не умеющий пить, наворочал, ну его к Ее величеству королеве-матери...
259
Аллюзия на статью Мережковского «Грядущий хам», другое заглавие — «Мещанство и русская интеллигенция» (1905).
Далее. Посылка ушла дня три-четыре назад. Перечислю вещи: пальто-драп (черное), костюм синий летний (его, мне думается, придется покрасить, он слегка выгорел, но костюм цельный); ботинки-лоферы черные, какие-то носки, платки; ботинки белые для Ир. Вл., для нее костюм летний, явно требующий переделки, ибо размер, кажется, не ее и еще какая-то мелочь для Ир. Вл. Вот, по-моему, все. Только давайте — по простоте. Вы понимаете, что посылать ношеные вещи — неприятно. Было бы приятно — прийти к Бруксу [260] — и заказать посылку на 1000 дол. всяких «уникумов». И поэтому — Вы просто пишите, то-то, мол, никуда не годится, то-то, мол, — ничего, то-то выкинули, то-то пришлось. А мы будем рыскать. Из деревни, м. б., ч<то>-н<нибудь> приглядим. Там есть в одном городке, куда мы ездим с миссис Хапгуд часто, такое симпатичное заведение. Прошлогодние вещи были оттуда.
260
Сеть дорогих магазинов одежды, основанная в 1818 г. братьями Бруксами (Brooks). Главные магазины в Нью-Йорке — в Рокфеллер-центре и на Мэдисон-авеню.
Ледерплекс — пришлю просто по почте. Я сам его ел. Но сейчас ем другое — «Клювизол» — канадское какое-то средство — комбинешен витаминов с железом и пр. До Америки не ел никаких «вайтаминс», а тут все жрут, даже неприлично, если не жрешь. И действительно, вещь стоющая, прекрасная. Пришлю. Ну, кажется, на все серьезное ответил. Сейчас обрываю, ибо надо укладываться.
Итак, до свиданья! Дружески Ваш
Роман Гуль.
Ир. Вл. цалую ручки. Читал отзыв о НЖ Андреева. [261] И ругнул его за Ир. Вл. — это уж отзыв, так сказать, «изнутри» редакционных дел, от Андр<еева> я этого не ожидал, хотя его никогда не видал. Если на что не ответил — доотвечу в след. письме из деревни. Адрес простой: [262]
261
Николай Ефремович Андреев (1908-1982) — историк, с 1919 г. в эмиграции, жил в Эстонии и Чехословакии, в 1945 г. арестован в Праге, содержался в Берлине, с 1948 г. жил в Англии. В обзоре «Заметки о журналах: "Новый журнал", книги XXXV и XXXVI» («Русская мысль». 1954, № 667,16 июня, с. 4) он написал об отрывке из «Года жизни»: «"Год жизни" Ирины Одоевцевой примыкает к излюбленной писательницей проблеме женской сексуальности: технически повесть написана очень хорошо и — по-видимому — психологически проницательно, но специфичность тема» тики, конечно, делает произведение "условно художественным", особенно в рамках русской большой литературной традиции, — в "Годе жизни" скорее господствует струя "будуарной беллетристики" — выраженная даже не без виртуозности. Ирина Одоевцева-поэт (судя также и по ее новым стихам в XXXVI книге "Нового Журнала") все же несравненно значительнее, чем Одоевцева - прозаик».
262
Дальше по-английски от руки должен быть вписан адрес Питерсхема, куда Гуль уезжал летом. Естественно, в копию письма он не вносился.
39. Георгий Иванов - Роману Гулю. < Начало июля 1954>. Париж.
<Начало июля 1954>
Дорогой Роман Борисович!
Не сразу отвечаю на Ваше – очень милое – письмо. Ах, я все дохну. Особенно, когда приходится взять что-нибудь письменное в руки. Базар, стирка, это все ничего. Но даже на простое письмо какое-то разжижение мозга. Отчасти это от разных хворей и более-менее адской жизни последних лет, но также от неприспособленности к умственному труду. Я – серьезно – выбрал не то «метье» . Я по недоразумению не стал художником. Делал бы то же самое, что в стихах, а платили бы мне по 300 000 франков за ту же самую «штуку» . И жил бы я счастливо и безбедно, думая «руками и ногами» , как все художники, и читал одни полицейские романы.