Георгий Иванов - Ирина Одоевцева - Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953-1958 годов

Одоевцева Ирина Владимировна

Благодарю Вас за все.

Ваш Г. И.

…Мне всегда открывается та же

Залитая чернилом страница…

И. Анненский

Может быть, умру я в Ницце, Может быть, умру в Париже, Может быть, в моей стране. Для чего же о странице Неизбежной, черно-рыжей Постоянно думать мне! В голубом дыханьи моря, В ледяных стаканах пива (Тех, что мы сейчас допьем) — Пена счастья — волны горя, Над могилами крапива, Штора на окне твоем. Вот ее колышет воздух И из комнаты уносит Наше зыбкое тепло, То, что растворится в звездах, То, о чем никто не спросит, То, что было и прошло.

Я

люблю безнадежный покой, В октябре хризантемы в цвету, Огоньки за туманной рекой, Догоревшей зари нищету, Тишину безымянных могил, Все банальности "Песен без слов", То, что Анненский жадно любил, То, чего не терпел Гумилев. [314]

Их лучше сунуть в разные концы дневника - а то в обоих Анненский

Еще раз Ваш Г. И.

314

Стихи переписаны рукой Одоевцевой. Полностью сохраняем их пунктуацию. В кн. XXXVIII «Нового журнала» (1954, сентябрь) напечатаны в редакции, немного отличающейся от рукописной (разночтения: в первом ст. 13 — «колышет» вм. «колеблет»; во втором: ст. 3 — «за туманной» вм. «за далекой»).

46. Георгий Иванов - Роману Гулю. 18 августа 1954. Париж.

18 августа 1954

Дорогой Роман Борисович!

По-видимому, произошло идиотское происшествие. Именно 9 августа — уже беспокоясь (и стыдясь), что задерживаю и отправку корректуры, и ответ на Ваше письмо, я засел его писать. Жена моя, уже раньше написала и заклеила, чтобы Вам отправить, но я сказал — я не буду читать и так и пошлю в твоем заклеенном конверте — и вместе прийдет и дешевле обойдется. Хорошо. Написал длинное письмо Вам, склеил и исправил корректуру с прибавкой двух новых стихотворений и запаковал все это — т. е. корректуру, мое письмо и отдельно заклеенное письмо И. В., в конверт par avion. И надо же было, что как раз собралась уходить femme de manage*, являющаяся в квартиру, где мы живем, раз в десять дней. И попутал же меня черт дать это письмо ей. Сегодня, 18, она является опять мыть полы и пр. И дает мне сдачу с 200 фр<анков>, которые я ей на авионные марки дал. И возвращает 126 франков. Как так, почему так много сдачи? На почте столько взяли. Вы сказали, что par avion? Конечно, сказала. Взвешивали письмо? Взвешивали.

Т. к. письмо слишком тяжелое и должно было стоить 150 — 160 франков, то очень боюсь, что произошло следующее: теперь, во время вакансов, повсюду сидят всякия дуры девицы или столетние старухи, заменяя настоящих почтовиков. И более чем вероятно, что письмо ушло недостаточно оплаченным и где-нибудь в Буржэ, обнаружив это, его послали не авионом, а простым. Адрес expediteur'a, конечно, был на обороте — но здешняя халатность вообще знаменита, а еще лето — станет кто беспокоиться и возвращать письмо мне. А до Вас когда оно дойдет!? Антология [315] шла больше месяца. Особенно отвратительно что в ответ на Ваше чудное письмо к И. В. мы оба, каждый от себя, «излили Вам душу». А Вы при том, законно, можете думать о нас: «Какое хамье, даже не удосужились ответить». Опять-таки корректура. Там, кроме двух новых стишков, изменен порядок, вставлена «Камбала» и исправлено несколько существенных в стихах мелочей. Если, как я боюсь, письмо поехало простой почтой, то пришлите, пожалуйста, срочно корректуру, верну в тот же день. А если опасения мои неверны, то будьте душкой, не поленитесь подтвердить это хоть открыткой, но сейчас же! Вы не можете представить, как мы оба обозлены и расстроены этой гадостью.

315

«На Западе»

Обнимаю Вас

Ваш Г. И.

В этот понедельник, полагаю, отправлю Вам авионом свою маленькую статейку. Таким образом Вы ее будете иметь в среду-четверг. Если попадет, буду оч<ень> рад. Нет — плюньте, моя вина. Но если бы Вы знали, как трудна моя жизнь сейчас!

А Ваша статья о Эренбурге [316] ? Не возитесь, как я, непременно напишите. А не нужны ли Вам цитаты из стихов этого великого человека? Помню кое-какую пошлятину, очень нежную при том. Вроде

316

Все отзывы Эренбурга о Г. И. носят негативный, но неоригинальный характер. Например, в статье «Русская поэзия», напечатанной под псевдонимом Жан Сало в берлинском журнале «Вещь» (1922, 1-2), содержит такой пассаж: «Я показывал своим друзьям издания "Петрополиса", и они, не зная русского языка, глядя только на костюмы книг, восклицали: " как будто там не было революции". Я, прочитав стихи, готов также усомниться — была ли война, 1914, 1917, и последующие, был ли явлен в России редкий лик трагедии? Или, может быть, проще — то, что видели все, даже наш рантье из Медона, не мог разглядеть поэт Георгий Иванов и многие иные?» (цит. по изданию: И. Г. Эренбург. «Портреты русских поэтов». Публ. А. И. Рубашкина. СПб., 2002, с. 227-228). Частные отзывы были много резче. Г. И. поквитался в берлинском выпуске альманаха «Цех поэтов»: «Мандельштам, Ахматова, Ходасевич, Сологуб, Цех... Кто еще? — Два-три "молодых" под вопросом. Это — на одном берегу. А на другом — Эренбурги. Имя же им Легион. <...> Эренбург с течением времени все больше склонялся к левизне, испытанному средству, чтобы замаскировать всяческие грешки, даже самую бездарность» («Цех поэтов». Кн. 4. Берлин, 1923). Тем не менее, обоим поэтам случалось выступать вместе, например, в Берлине 29 января 1923 г. на «Вечере поэтов» в «Кафе Леон». Через месяц, 28 февраля, в том же «Кафе Леон» Эренбург оппонировал докладу Адамовича на собрании Цеха поэтов, на котором читал

стихи и Г. И. О статье Гуля и его отношении к Эренбургу см. примеч. к письму 40.

На тонком столике был нежно сервирован В лиловых чашечках горячий шеколад [317] .

Еще раз — и пожалейте, и извините меня, дурака, за то, что доверился femme de menag'кe!

* приходящая домработница (фр.).

47. Ирина Одоевцева - Роману Гулю. 19 августа 1954. Париж.

19.8.54.

317

Строчки из вошедшего в первый сборник Эренбурга «Стихи» (Париж, 1910) стихотворения «Вы приняли меня в изысканной гостиной...» (у Эренбурга — «шоколад», а не «шеколад»). Их же цитирует Гумилев в обзоре 1911 г. в «Аполлоне», и сам Г. И. в «Почтовом ящике» из кн. 4 «Цеха поэтов»» (Берлин, 1923). Так что, скорее всего, помнил он в первую очередь свой и гумилевский отзывы, а не стихи Эренбурга как таковые. Поминали это стихотворение и другие оппоненты Эренбурга.

28, rue Jean Giraudoux

Paris 16

Здравствуйте - здрасьте, дорогой Роман Борисович,

Вы уже знаете о происшествии с письмом,

«что дойдет через год Или вовсе туда не дойдет». [318]

Поэтому я, на всякий случай, вынуждена обратиться к тонкому эпистолярному приему Евгения Сю [319] и К° — «Как я писала Вам в моем прошлом письме».

318

Чуть измененные строчки из стихотворения Г. И. «Видел сон я: как будто стою...» (сборник «Лампада», 1922): «О письме, что дойдет через год, / Или вовсе к тебе не дойдет». Слегка поправив начало стихотворения («Мне приснилось, как будто стою...»), Г. И. перепечатал его в «Русской мысли» (1954, № 668, 18 июня, с. 5), входившей в регулярный круг чтения как Одоевцевой, так и Гуля.

319

Эжен, Евгений, как писали в России в XIX веке, Сю (Sue; 1804-1857) плодовитый и популярный при жизни французский писатель, автор романа «Парижские тайны» и др. В советское время был опубликован в 4 тт. его роман «Агасфер» (М.; Л., 1933-36).

Итак по пунктам: 1) Рассыпалась искрометно, как свет электрический в благодарности за Ваше письмо, которое перечитываю каждый день и скоро буду помнить наизусть, как Волков письмо мамы-Кати. [320] 2) Просила Вас быть ангелом Хранителем - Воителем моей «Оставь надежду» и, если возможно, обратить на нее внимание американцев. 3) Предлагала Вам — на что никогда не решилась бы до Вашего письма — отрывок из второго («готовящегося к печати») тома «Оставь надежду». Страниц 100-150 НЖ «Смерть Веры Назимовой». Место действия Франция, но в действии принимают участие «люди оттуда». Отрывок вполне сам по себе, не требующий ни пояснений, ни продолжения. Хотя оно и существует или, вернее, будет существовать.

320

В романе «Оставь надежду навсегда» сирота Михаил Волков, ставший видным большевиком, маршалом, воспитывался в гимназические годы в семье Андрея Луганова его матерью, «мамой Катей», как оба друга ее называли. Последнее письмо «Катерины Павловны», написанное во время революции из имения, где ее вскоре заживо сожгли погромщики, теребило душу героя романа всю его жизнь.

Так Вот — очень мне хочется знать, подходящее ли это для Вас дело. Если да, то я сейчас же — и с каким наслаждением — засяду за него. А то — извиняюсь — он у меня написан по-французски. [321] Глядя на свои французские рукописи, я часто вспоминаю восклицание сердобольной гражданки, впервые увидевшей верблюда, — «Проклятые большевики, до чего довели лошадку!». [322]

Я пишу по-французски легко, а все же надо считаться не только с их стилем, но и взглядами, многое «не понимают сантимщики, не понимают лягушатники» в ам-славе. [323] Писать надо о русских, по-русски, для русских, и жаль, если это не удается.

321

Французский оригинал второй части «Оставь надежду навсегда», названной здесь «Смерть Веры Назимовой», косвенно подтверждает его тождество с романом, изначально называвшимся «Histoire d'Anges» (см. письма 10, 42, 44, 70).

322

Популярный анекдот: некто, встретив чекиста с верблюдом, восклицает: «Только взгляните, до чего они довели лошадку!». Маяковский, исключив политический подтекст, обыграл анекдот в «Стихах о разнице вкусов» (1928), написанных в Париже.

323

«Ам-славе» - «славянская душа» (от «ame slave», фр.).

«Чехов» полуобещал мне контракт. Но я твердо обещанный контракт ждала ведь полтора года, так что кончать для них «Оставь надежду» не могла бы. «У меня для этого силы нет». И времени тоже.

4-ый пункт и последний — новые россыпи благодарностей за витамины и прочее. Прочее все отлично подошло, а витамины приносят ежедневную пользу. Без них мне было бы гораздо хуже.

Были еще восторги по поводу Вашей статьи о Марине Цветаевой и кой-какие «лирические мотивы», довольно безрадостные — их восстанавливать не к чему. Все. «Теперь буду ждать В<аш> ответ с нетерпением». Кончаю, как полагается по романам Евгения Сю, тем более, что это правда. Буду ждать, очень ждать.