Георгий Иванов - Ирина Одоевцева - Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953-1958 годов

Одоевцева Ирина Владимировна

Ваша И. О.

Напишите, нравится ли Вам и О<льге> А<ндреевне> Ульянов. Мы с ним до странности подружились. Другого такого я не знаю — совсем особенный и до чего милый. А как бы мне хотелось этой самой индюшки, да еще с такими сотрапезниками — до слез, ох, как...

84. Георгий Иванов - Роману Гулю. 20 октября 1955. Йер.

20-го октября 1955

Beаu-Sejour

Hyeres (Var)

Дорогой Роман Борисович,

Увидя померк мой. Вы тоже, верно, удивитесь. Краткое объяснение — почерк мой не мой. а Ирины Одоевцевой, одолжившей его мне для этого письма. Мне скрючило правую руку ревматизмом, а ждать, пока пройдет, совершенно невозможно. Итак, не удивляйтесь.

Статья Ваша прибыла вчера. Я действительно взволнован и ошеломлен Вашей блестящей, ошеломляюще восхитительной статьей. Ошеломлен и взволнован не тем, что Вы меня сажаете на потертое кресло [561] (хорошо, что на потертое, а не дырявое, что в переводе

могло стать chaise регсeе*) первого эмигрантского поэта. К этому я успел попривыкнуть. А Вашей всепонимающей любовью к моим стихам и к поэзии вообще, Вашим прозрением, Вашим двойным зрением, проникающим в самый состав стихов, до корней, на аршин в землю под корнями. Такое понимание сто, тысяча раз больше критики — своего рода сотворчества, участия в деле поэта. И еще поразило меня, в частности, Ваше замечание о моем экзистансиализме, до сих пор никем не замеченном, но кажущимся мне не только абсолютно правильным, но и очевидным. Да и многое другое — всего не перечислишь. И как безошибочны все Ваши цитаты. Как поразительно умно и талантливо. Еще лучше, чем о Цветаевой. Я читал и перечитывал статью и субъективно, и объективно, и — всячески.

561

Начав статью о Г. И. со слов согласия с мнением, что тот «первый поэт», «князь» русской зарубежной поэзии. Гуль затем уточняет: «Раньше это бедное, потертое кресло первого поэта русской эмиграции у Иванова оспаривали другие. Цветаева и Ходасевич. <...> Но Цветаевой и Ходасевича нет. Иванов еще остается у нас» («Новый журнал». 1955, кн. XLII, с. 112).

Резюмирую впечатления. Субъективно: до предела доволен и удовлетворен, а Вы ведь знаете, как трудно угодить автору даже самыми пышными венками (лавровыми разумеется, не надгробными). Сказано то, что мне хотелось, сказано так, как мне хотелось. Объективно: какой талантище этот Гуль. Как «убедительно поет». [562] Надо будет почитать этого самого Иванова. Может быть, и правда в нем что-нибудь есть... И наконец — глазами собратьев по перу, у которых в глазах мутится от злости и зависти: почему не обо мне?

562

Из стихотворения Некрасова «Осторожность» (цикл «Песни о свободном слове», 1865): «Хорошо поет, собака, / Убедительно поет».

Одним словом - то, что совершенно и не требует изменения. И еще - лучшие слова в лучшем порядке. [563] Задание воздвижения памятника исполнено на ять, на все 120%.

Только одно недоумение в оркестре восторга: «Последней конкретной темой часто звучащей в оркестре ивановской поэзии, является... тема убийства» (курсив мой). И дальше еще удивительнее — «К ней Г. Иванов возвращается чрезвычайно напряженно, как к галлюцинации...». [564] Развожу руками, хлопаю глазами. Ну, где, скажите на милость, и когда? И откуда Вы, дорогая душка, это взяли? Кроме однажды оброненного — «Сегодня меня убили, завтра тебя убьют», [565] слово «убийство», как и глагол «убивать», мной, кажется, вообще никогда в стихах не употреблялось. А что касается «даже датированной» «Черной крови из открытых жил», [566] так это, между прочим, любовное. О самоубийстве от влюбленности (в стихах, а не на самом деле, как Маяковский). Разве Вы не поняли — «Так давно, что забыла ты?» [567] Или Вам казалось, что тут упрек соучастнице мокрого дела, забывшей, как она помогала мне тащить по скользкому льду мертвое тело в прорубь?

563

Определение поэзии Кольриджем.

564

«Последней конкретной темой, часто звучащей в оркестре ивановской поэзии, является тема убийства. К ней Георгий Иванов возвращается чрезвычайно напряженно, как к галлюцинации, причем иногда даже датирует ее годом ухода из России. "Черная кровь из открытых жил — / И ангел, как птица, крылья сложил. / Это было на слабом весеннем льду / В девятьсот двадцатом году"» («Новый журнал». 1955, кн. XLII, с. 125). И перед этим: «Только четыре совершенно конкретных темы еще остаются жить в беспредметной поэзии Иванова. Это — Россия, эмиграция, Петербург, убийство» (с. 121). К этим соображениям Гуля в дальнейшей переписке Г. И. обращается постоянно, и ими спровоцировано его сочинение об Адамовиче, запечатленное в письмах 103 и 108.

565

Финал стихотворения «Ну, мало ли что бывает?..»: «Деревья, автомобили, / Лягушки в пруду поют. / ...Сегодня меня убили. / Завтра тебя убьют».

566

Стихотворение из сборника «Розы».

567

Финал стихотворения из «Роз» «Черная кровь из открытых жил...» (1928): «Это было тысячу лет назад, / Так давно, что забыла ты».

Я шучу, но тема об убийстве в моей биографии меня действительно начинает беспокоить. Как Вы правильно изволили заметить, «Как мы долго будем с ним вместе — Бог знает...». [568] И сходить в могилу убийцей не хочется, знаете. Никогда никого не убивал. Чем-чем, а этим не грешен. Не только в жизни, но даже в стихах, тем более в мыслях. Обожаю страшные сны, но, к сожалению, никогда не вижу ни убийств, ни казней. Так что прошу — верьте на слово — не убивал и не галлюцинирую убийствами.

568

Фраза из статьи Гуля о Г. И., хорошо ему запомнившаяся, ибо несет в подтексте весьма печальный смысл: «неизвестно, как долго Г. И. еще осталось жить».

Конечно, знаю, откуда ветер дует. Без меня меня женили. И Русская Мать [569]

была в этой клевете очень деятельной посаженной матерью. Если Вас вся эта история интересует, напишу Вам совершенно конфиденциально разъяснение с непреложным доказательством моего неучастия в этом, действительно имевшем место в феврале 1923 г. (четыре месяца после моего отъезда) мокром деле. [570] Если дадите мне слово молчать, «пока мы еще вместе с ним», [571] — даже посоветуюсь с Вами на случай, что меня не станет. Но обо всем этом после Вашего ответа.

569

В статье Гуля о Г. И. радетелем, выступившим от имени «русской матери», предположительно назван Ходасевич. Будто бы тот после выхода в 1938 г. ивановского «Распада атома» обратился к П. Н. Милюкову, редактору парижских «Последних новостей», основной газеты первой русской эмиграции. с письмом, содержащим «мольбу»: «...во имя сохранения русской семьи в эарубежьи, во имя всех лучших традиций русской общественности обойти молчанием "Распад атома" Обращение было анонимно. Подпись: "русская мать". Мольба Ходасевича, как "русской матери" на П. Н. Милюкова подействовала» («Новый журнал». 1955, кн. XLII, с. 115). Пафос, на Ходасевича совершенно непохожий. По версии Г. И., «русская мать» — это Т. И. Манухина, бывшая до войны ближе скорее к Гиппиус, чем к Ходасевичу, высмеявшему один из ее романов.

570

См. об этом: Андрей Арьев. «Когда замрут отчаянье и злоба» («Звезда». 2008, М> 8, с. 55-82).

571

Резюме фразы из статьи Гуля.

Ну, вот. А то, что у меня облик poete'a maudit, [572] — мне крайне лестно. Я-то думал, просто плюгаво-церемонный старикашка. — а оказывается — даже отталкивающий. [573] Порадовали и тут. Польстили! Угодили. Спасибо.

Прерываю на два или три дня, когда не буду нуждаться в чужой помощи для высказывания своих чувств и мыслей.

P. S. Как водится, Жоржа чрезвычайно недоволен одолженным им почерком, утверждая, что вместе с почерком я одолжила или, вернее, навязала ему мой стиль —- и, конечно, все испортила. Не спорю. Но отказываюсь от дальнейшей работы. Так что ставлю точку. И прибавляю только

572

Проклятый поэт (фр ) — характеристика, примененная Полем Верденом в работе «Les Poetes maudit» (1883, опубл. в 1884) к близким ему поэтам-символистам Тристану Корбье, Стефану Малларме и Артюру Рембо. Позже так стали называть многих ведущих асоциальную жизнь поэтов. в том числе самого Верлена, — не только во Франции. Само словосочетание взято Верденом, очевидно, у Бодлера.

573

В статье Гуля о «поэтической дороге» Г. И. сказано: «...мне кажется, он всегда искал "наиболее легкого" пути, которым прошел с Невского проспекта до Елисейских полей. Эта наилегчайшая легкость путей и перепутий часто казалась грубым общественным вызовом и даже цинизмом, и, может быть, наиболее отталкивала от поэта, создавая ему и славу "poete maudit"» («Новый журнал». 1955, кн. XLII, с. 111).

И мое мнение:

Статья действительно — Ах, ах, ах, не могу!..

И катится слеза из глаз, Чистейший драгоценнейший алмаз... [574] —

как сказал поэт. Впрочем, что слезы?

«Слова, как ветер. Слезы, как вода», как правильно сказал другой поэт (т. е. я). [575]

А тут фундаментальное потрясение всего существа неистовым восторгом. Но, сознаюсь, не без зависти. Отчего не обо мне? Хотя ясно отчего. Оттого, что правдиво. И даже в высшем смысле — правдиво.

574

Очевидно, Одоевцева имеет в виду первоначальную редакцию своего стихотворения «Ты говорил: — На вечную разлуку...» со строчками: «В последний-предпоследний раз... / Слеза из заблестевших глаз, / Как синтетический алмаз...», напечатанного позже в «Опытах» (1957, кн. VIII, с. 4). Вошло в сборник «Портрет в рифмованной раме» с заменой эпитета «заблестевших» на «потемневших».

575

Из стихотворения Одоевцевой «Из счастия не вышло ничего...», вошедшего в сборник «Контрапункт».

Все же утешаюсь посильно тем, что я жена Георгия Иванова, заслужившего статьи-памятника. Поглядываю на себя в зеркало, вот она я какая. А если Вы представите себе, что на мне сегодня коричневый костюм, блузка в персидский боб, лунное ожерелье и, так как холодно, сверху наброшена шубка с вышитыми рукавами, то Вы поймете, что отражение. Вами наряженное и разукрашенное. действительно довольно утешительное.

И еще: спасибо за чек. Деньги, конечно, дело наживное, в особенности по сравнению со статьей — но все же...

Ваше требование: любите меня, любите! тоже выполнено нами на все 120%. Любим и еще как! Хотелось бы мне из глубины моего благодарного сердца

Тебя, тебя в моих стихах прославить, Как женщина прославить не могла. [576]

Да вот сумею ли? Все же твердо надеюсь — соберусь с силами и прославлю.

Скажу напрямик без изгиба: За все твои ласки спасибо.

576

С изменением в одном слове («прославить» вместо «прославлю») строчки из стихотворения Ахматовой «Твой белый дом и тихий сад оставлю...» (1913).