Гербовый столб
Шрифт:
Когда-то, очень давно, целую вечность назад, она обучала Андрюшу Громова и его сестренку игре на рояле. На ее фамильном рояле. Он всегда поднимался в мезонин, волнуясь, стыдился, что недостаточно выучил урок, но с такой трепетной радостью, будто открыватель нового мира. В эти короткие минуты он представлял себя то художником Коровиным, то композитором Рахманиновым, а однажды даже адъютантом царя. В мезонин приходили письма из Франции от ее брата и племянниц. На стене висели рисунки Коровина. На этажерке имелась нотная тетрадь с дарственной надписью Рахманинова. А на рояле в застекленной рамке стоял портрет красивого поручика, который недолго был ее мужем. Он погиб в 1918 году, сражаясь,
Громов круто повернул и пошел со двора. Старушка подслеповато глянула ему в спину.
«Неблагодарность — пена времени. Мы боимся быть сентиментальными. Мы никому не хотим доверять наши мысли и чувства. Скоро мы взорвемся от психической энергии, скопившейся в нас», — зло думал Громов.
Он представил разговор с Анастасией Кирилловной:
«О Андрюша, я очень рада вас видеть! Вы очень возмужали! Рассказывайте: как вы живете? Кем стали? Где работаете?»
«Живу ничего, что значит, не плохо и не хорошо. Никем не стал. Нигде не работаю».
«Я вижу, вы чем-то раздосадованы. Извините естественное любопытство старушки. Но я всегда так благожелательно относилась к вашей семье. Как Леночка? Она была удивительно музыкальной девочкой. Я очень советовала вашей маме, Клавдии Герасимовне, отдать Леночку в музыкальную школу. Что же с ней?»
«Она вышла замуж и родила сына. Теперь будет заочно кончать институт. Кстати говоря, текстильный. Вы удивлены? Не стоит. Наш папа — текстильный работник. Тогда еще он сказал мамаше: «Ну, если ты настаиваешь, пусть брынькает. Но все-таки: что это за профессия? И ответь мне: на какие шиши мы купим пианино? Купи ей лучше скрипку». Потом, уважаемая Анастасия Кирилловна, когда мы переехали в новый дом в отдельную квартиру, ей купили гитару. Она брынькает на ней все без разбору и, действительно, все на слух. Должен заметить: очень прилично. Разрешите откланяться. Меня ждут важные государственные дела. Ариведерчи, графиня. Это в переводе на современный русский язык означает «физкульт-привет!».
Он вышел по улице Рылеева к станции метро «Кропоткинская», постоял у стенда «Известий», не понимая, что он читает, и пошел вверх по Гоголевскому бульвару к Арбатской площади. Вика сказала, что Элка уехала на юг, а ей оставила ключи. «Как ты понимаешь, чтобы я поливала цветы», — с иронией пояснила она.
Конфликт начался год назад. Институт, занимающийся конкретными исследованиями по социологии, возглавлял Николай Матвеевич Федорин. Он имел ученое звание доктора наук и всю жизнь занимался философской критикой религии. Но кроме того, в отличие от многих других докторов наук, в нем жила неуемная страсть к власти. Федорин был умен, тверд характером и знал не только то, чего от него хотят, но и чего он хочет сам.
Громов сначала нравился Федорину. Он выделял его, поддерживал. До социологического исследования в Донбассе. Громов там, столкнувшись с новыми проблемами, счел необходимым дополнить вопросник. Федорин не столько возражал против дополнительных вопросов, сколько его самолюбие задело самовольничанье Громова.
— Почему ты не поставил в известность Спокойнова или меня? — бушевал Федорин.
— Вы бы не разрешили, — упрямо отвечал Громов. — А объективность — основа науки.
Рассерженный Николай Матвеевич объявил ему строгий выговор — правильный, конечно, с точки зрения администратора, но недопустимый, естественно, со стороны ученого. «В воспитательных целях всегда следует наказать», — наставительно заметил Федорин профессору Спокойнову. И Аркадий Константинович Спокойнов, научный руководитель
Андрей смирился бы с выговором, если бы дополнительные материалы, собранные его группой, не были бы так пренебрежительно отвергнуты. Он выступил с резкой критикой федоринского администрирования на общем собрании института. Николай Матвеевич был разгневан: «Я поставлю мальчишку на место! Не успел опериться, а уже поучать лезет! Спокойнову он сказал, что ему, Федорину, кажется, что диссертация Громова потеряла актуальность. Аркадий Константинович со свойственной ему ехидцей повторил Громову, подчеркивая интонации директора:
— Нам кажется, что теперь ваша диссертация, Андрей Сергеевич, потеряла актуальность.
И тут Громов не выдержал:
— Это же кретинизм, профессор!
— Возможно, Андрей Сергеевич, я и кретин. Но я ученый кретин! — не возмущаясь, спокойно парировал Аркадий Константинович.
Ответ Спокойнова разлетелся по институту афоризмом. Федорин хохотал до слез.
Уже был июнь, и группа Громова должна была ехать на исследования в Свердловскую область. Незадолго до поездки Федорин отстранил Громова от исследований. Удар наносился твердой рукой. Воспитательная работа продолжалась. Сгоряча Громов подал заявление об уходе. Спокойнов уговаривал его опомниться, остыть, раскаяться. В этом человеке поражало отсутствие обидчивости. Он говорил:
— Андрей, вне научного коллектива ты не станешь ученым. Ты губишь себя. Смири свою гордыню во имя будущего. Федорин не вечен. Если будет сдвиг в социологии, то ты к этому будешь причастен.
Громов был смущен и растроган искренней участливостью Спокойнова.
— Простите меня, Аркадий Константинович, за то, что я вас однажды грубо оскорбил.
Спокойнов быстро отвечал, будто давно готовился:
— Правда очищает, Андрей. С ней легче живется. Я должен тебя благодарить.
Странный человек был Спокойнов — широкоэрудированный, думающий, ироничный, вежливый. И одновременно начисто парализованный волей Федорина. Прятал же свою уничиженность за ехидцей афористичных фраз. И все потому, что жить хотел безмятежно и спокойно Аркадий Константинович Спокойнов. Так воспринимали его в институте.
Федорин не собирался увольнять Громова. Для него было принципиально важным сломить его, как он уже не раз ломал других, и заставить его делать то, что он считал правильным и нужным. К его удивлению, запланированной проработки не получилось. И все из-за того, что этот мальчишка сразу пошел в атаку, заявив, что административные решения по научной методологии равносильны служебным преступлениям. Вот как! У него же, Громова, нет возможности это поломать, и поэтому он уходит. Но это не значит, что он не будет отстаивать свою правоту. А отчитывать его как мальчишку не обязательно. Встал и ушел. Ну и ну! Федорин удивленно развел руками: «Ну и молодежь пошла! Учеными быть собираются! Никакой воспитанности!» Тихо и очень серьезно Аркадий Константинович Спокойнов заметил:
— Именно так всегда поступали настоящие ученые, Николай Матвеевич. Независимо от возраста.
— Это что-то новое, Аркадий Константинович, — удивляясь, с угрозой сказал Федорин.
— Сначала вы закрываете тему диссертации Громова, потом снимаете его с исследований, которые он готовил, теперь требуете от него раскаяния. Не слишком ли много, Николай Матвеевич?
— Вы тоже хотите хлопнуть дверью? — еще больше удивляясь, спросил Федорин. И осекся. В своей самоуверенности он только сейчас ощутил стену отчужденности между ним и теми, которые сидели за длинным столом в его директорском кабинете.