Гербовый столб
Шрифт:
В подземном переходе Константин Александрович ускоряет шаги, чтобы быстрее миновать, как он окрестил, «молекулярное движение» на центральном перекрестке столицы. Десять раз замедлив шаг и десять раз ускорив, он поднимается по обычно свободной лестнице к гостинице «Националь». Он обязательно взглядывает на угловое окно кафе, которое памятно для него.
Когда-то — да, двадцать лет тому назад — за столиком этого углового окна он увидел свою старшую дочь Ольгу с молодым человеком. Он обрадовался неожиданной встрече, подошел к окну и постучал в него щелчками. Ольга была невероятно смущена и растеряна. Он и сам растерялся от непонятной ненужности своего поступка и, улыбнувшись, помахал им
Каждый раз, выходя из подземного перехода и взглянув на это окно, Гридунов ощущает неловкость той встречи. Но это воспоминание не будит в нем досаду, наоборот, ему становится весело и радостно. И именно в эти минуты отступает гнетущая усталость прошедшего дня.
«У каждого — своя жизнь. Да, у каждого свой нехоженый путь в жизни», — думает он.
Дальше, за желтым зданием «Интуриста», начинается старый Московский университет. У его начальной глухой стены с огромным барометром, за автоматами газированной воды стоят телефонные будки. Гридунов вспоминает, что сегодня не разговаривал с младшей дочерью — Леночкой. Он заходит в крайнюю будку и, повесив портфель на железный крючок, набирает номер квартиры в Дегунино. К телефону, как правило, подбегает пятилетний внук Саша, который тут же передает трубку маме — он торопится спать. «С Леночкой, — думает Гридунов, — у меня почему-то болышая доверительность, чем с Ольгой». Они говорят минут пять. Он узнает, что у них случилось, интересуется, не нужна ли его помощь.
Выйдя из телефонной будки, неизменно Константин Александрович смотрит на противостоящий Кремль, и сердце его наполняет гордость за далеких предков.
Но мысли о предках сменяются мыслями о потомках, и уже через мгновение он вновь думает о дочерях, о близких ему людях. Когда Ольга привела в их трехкомнатную квартиру на Смоленской площади мужа, Володю Черкасова, младшего научного сотрудника, им отдали его кабинет. В своем домашнем кабинете он, правда, никогда не работал. После войны допоздна задерживался в министерстве. Эта привычка в нем укоренилась. Когда он работал в министерстве, он вообще часто являлся домой утром.
Помнится, каждое утро, на заре, в генеральской форме — тогда для всех ведомств ввели военного образца форму, а работать постоянно приходилось и ночью — вышагивал он из министерства по Садовому кольцу, а сзади, метрах в двадцати, катил его персональный «ЗИМ». Так было положено. Он знал в лицо всех дворников, и они непременно козыряли ему...
Да, домашний кабинет ему был не нужен. В нем, ссорясь из-за стола, занимались дочери. Потом за этим столом просиживал ночи напролет Володя, пока на столе не появились бутылочки, соски, вата, мази. У Оли и Володи родился сын. Его внук — Коля...
Леночка вышла замуж через два года после Ольги. Со своим мужем Сергеем Красновским они поселились в гостиной. «Сколько в нем ненужного, наносного, чепуху постоянно несет, — раздраженно думает о нем Гридунов. — Разве на все его вопросы ответишь?..»
Тогда-то и было принято решение об обмене. Так им с женой досталась тринадцатиметровая комната на третьем этаже краснокирпичного дома по улице Мясковского. А дочери поселились в однокомнатных квартирах...
Четыре года назад, разболевшись, умерла жена, Клавдия Федоровна. «Говорят, что я сильно сдал, — думает Гридунов. — Как же тут не сдать!» Сердце начинает щемить, наползает тоска. Он сердится: «Чертова сентиментальность!.. Очень жаль, что она раньше меня...» И он еще больше сердится: «Нельзя распускать себя! Главное — не останавливаться! Надо, наконец, закончить преступно затянувшееся — да, уже тридцать лет! — экономическое исследование. Вернее, книгу размышлений об экономике отрасли. Обязан!» — ругает себя он.
Гридунов проходит мимо низкого и узкого
Гридунов с легкостью вспоминает, как на первых курсах университета Леночка любила убегать с субботнего вечера, предварительно позвонив ему на работу и «убедительнейшим образом» попросив «сделать превеликое одолжение» и покатать их, то есть ее и подружек Катю и Веру, по ночной Москве.
— Это так восхитительно, папка! — говорила Леночка. — Будь человеком!
И он «был человеком» и ждал их в машине в одиннадцатом часу на улице Герцена напротив клуба МГУ. Леночка и подружки выбегали из клуба и, забыв об уличном движении, со всех ног, как будто наперегонки, бежали к «Волге», заливисто хохоча. А в дверях клуба появлялись растерянные мальчишки, и среди них уже был этот самый Красновский.
Обычно они ехали на Ленинские горы и смотрели на огни Москвы. Действительно, это были восхитительные поездки. Но скоро Леночка и подружки перестали убегать от своих мальчишек...
Когда он доходил до улицы Герцена с ее непрерывным автомобильным движением и затем опять шел мимо университета, но уже смотря под ноги, с неожиданностью для себя открывая абстрактные рисунки на тротуаре («можно вешать в модерн-холле»), и вдруг замечал, что тени от фонарей лежат под ногами, как поваленные бревна, и через них хочется перешагивать, он никогда не знал, о чем он думает в эти минуты и, проходя угловой дом Приемной Верховного Совета СССР, и опускаясь в пустой, сырой переход под проспектом Калинина, и лишь выйдя к геометрическому зданию Библиотеки имени Ленина, он радостно выстраивал в слова овладевавшие им мысли.
С каким наслаждением он сидел бы сейчас в научном зале, обремененный лишь одной заботой — побыстрее закончить свою книгу по экономике. За всю жизнь он лишь несколько раз бывал здесь, в библиотеке, и то очень ненадолго и всегда не мог сосредоточиться на нужных ему книгах, а брал их десятками и просматривал, просматривал, восхищаясь громадностью мыслей, в них заложенных, и все это были книги не по его проблеме, а из других областей знания. По своей же экономике он заказывал книги через их научно-техническую библиотеку, и сейчас два увесистых тома лежали у него на работе, запертые в сейф.
Если бы в свое время он избрал для себя научный путь, когда в конце тридцатых годов его выдвинули директором научно-исследовательского института, когда он уже написал диссертацию, но так ее и не защитил, потому что его опять вернули на работу в министерство, где уж он, конечно, никак не мог найти времени для завершения исследования. Потом война, и он совсем отошел от своей темы, возвратившись к ней после Победы, но уже не собираясь защищать диссертацию, которая, кстати, была утеряна во время переезда семьи в Куйбышев. Возможно, если бы он поторопился еще в институте получить научное звание за незаконченное исследование («Нет, нечестно я никогда не поступал и властью не злоупотреблял»), то его оставили бы в науке и теперь он, по крайней мере, был бы уже доктором экономических наук, профессором, а может быть, и академиком, как его лучший и единственный друг Миша Коржицкий.