Гербовый столб
Шрифт:
— Двадцать восемь. Уже сыну три года.
— Правильно: на десять лет ты младше меня. Я как раз школу кончал, а ты мне, первоклассник, цветы вручил.
— Мы должны были другому классу вручать, а я к тебе прорвался.
— Молодец, — одобрительно улыбнулся Глыбин. — Если что-то хочешь, надо делать. Сомнениями будешь мучаться потом. Но лучше не мучаться. Правда, мысль — она ведь бесконтрольна. А вот в чем, Митя, твой смысл жизни, скажи мне?
— Откуда я знаю. Я об этом и не думаю.
— Но ты же человек, Митя. Ты же должен знать, зачем живешь,
— Что ты меня пытаешь, Юра? Смысл жизни, тоже загнул! Что я хочу, я могу тебе сказать.
— Ну, что ты хочешь? — настаивал Глыбин.
— Да что я хочу? Вот сейчас деньги собираем на двухкомнатную квартиру, чтобы по-человечески жить. А то все в одной комнате — пацан с игрушками, жена. Сам понимаешь. Вот я и гоняю на таксомоторе, левачу. В этом и весь смысл моей жизни.
— Ну хорошо, купишь ты эту квартиру, дальше что? — настаивал Глыбин.
— Да отстань, Юра! Куплю машину.
— Ну а дальше-то что?
— Ну что ты хочешь, чтобы я заочно в институте учился? — раздражался Митя Кузовков.
— Не об этом я, Митя.
— Ну танк я могу разобрать и собрать по частям. Десяток благодарностей мне в армии за это дали. Ну машину разберу, соберу. Ну что еще? Этот, что ли, тебе смысл нужен?
— Ладно, Мить, еще выпить хочешь?
— Давай еще.
— Сейчас, погоди. Понимаешь, плохо то, что мы даже не понимаем того, в чем же все-таки смысл нашей жизни.
— И что тебе, Юра, приспичило сегодня?
— Нас даже удивляет и злит этот вопрос. Мол, что я, хуже других живу? Да-а. Ты меня спрашиваешь о полетах. А у меня полеты одинаковые, как воробьи в воздухе. Я ведь серийные машины испытываю. Давно уже. Спокойно и денежно. Приспособился.
Он помолчал, разливая остатки из бутылки.
— А мне сегодня, понимаешь, старый друг душу перевернул. Когда-то мы чудеса делали. Сейчас даже не верится. Был еще с нами Олег Парфенов — замечательный летчик. Он погиб. Собственно говоря, Ольга — знаешь мою жену? — так она его настоящая жена. Я, значит, женился на ней, когда он погиб. А Вася Славин, это третий из нас, который сегодня приехал, он Ольгу тайно любил и, по-моему, до сих пор ей предан. Все сложно. Как всегда в жизни. Все перепуталось. И не распутаешь. Рубить надо, Митя! Правильно я говорю?
Дверь гаража резко распахнулась. В проеме радостно сияли невинные серые глаза Прибыткина.
— Привет честной компании! А третьего не хватает, трифена мать!
— Ты, как всегда, вовремя, — мрачно буркнул Глыбин. — Сходи в магазин.
— Это мы в один миг, Юра, — обрадовался Прибыткин.
Кто-то стучал. Дверь приоткрылась, и просунулась голова Бутылочницы с затравленным исподлобья взглядом.
— Юра, дай бутылочку бабке-то, — скрипуче потребовала она.
Она была уже вся в дверях — худая, сгорбленная, в немыслимой бархатной шубе с лисьим воротником. Болтали по двору, выторговала у бывшей нэпманши перед ее смертью. Ее кирпичный сарай — мощный, как дом, — стоял сбоку гаражей, высокомерный и холеный. В нем хранились ящики с бутылками и кипы старья.
— На стадионы-то, бабка, ходишь? — спросил Глыбин, оживляясь.
— Хожу, Юра, хожу. Но теперь плохо стало: билет надо покупать.
— Ну ты-то не разоришься, — презрительно сказал Митя Кузовков. — Мильон-то уже, наверно, скопила? Что ты все лазишь вокруг, мешаешь людям? — раздражаясь, с отвращением говорил Митя. А Глыбин смягчил:
— Ты лучше, бабка, скажи, кто чемпионом будет?
— «Спартак», Юра, «Спартак».
— А я за «Динамо» болею.
— За «Спартак», Юра. Всегда за «Спартак» болел. Весь двор за «Спартак» болеет, только завистник Журкин за «Локомотив». Потому «Локомотив» все и выгоняют из высшей лиги.
— Смотри, все знает, — засмеялся Глыбин. — На тебе, бабка, бутылки. — И отдал ей четыре штуки, скопившиеся за последнее время.
— Бог тебе в помощь, Юра. — И, выйдя за дверь, зло Кузовкову: — У-у-у, ирод! Чужие деньги считает! — И вдруг пискляво завизжала: — Гусенка жена бьет! Гусенка жена бьет! — И вприпрыжку, боком побежала в темноту.
Митя смутился, покраснел.
— Она что, сумасшедшая? — удивленно спросил Глыбин, помогая Мите преодолеть неловкость.
— А ты что, не знал? — обрадовался подмоге Митя. — Какой нормальный человек имеет сейчас деньги и не тратит их?! А эта ведьма кладет в бутылки деньги и закапывает в своем сарае.
— Не может быть!
— Ну что я, врать буду?! Я раз ночью заехал домой перекусить. Смотрю, у гаражей возня. Ну я на машине без мотора — а тут ведь под горку — подкатил и как дам дальний свет! И что же? Вижу, в сарае дверь открыта, на электричестве-то она экономит, а тут отсвет от фонаря у мастерских, Бутылочница и старик старьевщик с Тупиковой улицы испуганно стоят с лопатами, а перед ними ямка вырыта. Ну, я включил мотор, развернулся и уехал. Мне-то что до них?
— Интересно, — промычал Глыбин.
— А ты бы видел, как тут милиция выселяла эту ведьму из подвала, — смеху было! Весь двор сбежался. А она — ни в какую! Забаррикадировала дверь, а сама из форточки, как из клетки, поливает милицию. Не захотела подниматься на этаж выше — и все тебе! Так и осталась в подвале!
— Что у нее, и там подполье есть?
— Наверно.
— А во дворе кто-нибудь об этом знает?
— Я молчу. А то Прибитый узнает и сдуру залезет. Срок дадут, суду-то какая разница, у кого украл. Вор есть вор.
Прибежал сияющий Прибыткин с бутылкой водки. Налили сначала ему. Пил — что сладкую водицу тянул. Стакан мелко стучал о зубы. Заячьи глаза заблестели, дурманом стало затягивать.
— Что меня все Николаем Герасимовичем пугают? Возьму и уйду! Что я, не рабочий человек?! Во, смотри какие руки! — кричал Прибыткин.
— Ты люмпен, — сказал Глыбин.
— Чего? — И, не останавливаясь, продолжал: — Я Николаю Герасимовичу больше нужен. Тоже мне начальник! Присосался к мастерским. Сделает он меня безработным?! На-кась выкуси, трифена мать!