Герой со станции Фридрихштрассе

Лео Максим

Они провели чудесный вечер вдвоем. Вот только она то и дело заговаривала о его героическом прошлом, чем ставила в затруднительное положение, потому что хотела знать детали, о которых не спрашивал еще ни один журналист. Что он рассказывал родителям, когда вышел из тюрьмы? Как он до сих пор может помнить, что предохранительный болт сломался именно в два двадцать семь? Хорошие, логичные вопросы, на которые у него не было хороших, логичных ответов. Нужно было говорить расплывчато, но убедительно. В какой-то момент ему даже показалось, будто Беата видит

его насквозь, хотя по ее виду нельзя было так сказать, что успокоило Хартунга. В то же время в глубине души ему хотелось, чтобы она раскусила его ложь.

Он чувствовал потребность в ком-то, с кем можно поделиться своими тайнами. Тайнами, число которых росло с каждым днем. Он хотел, чтобы рядом был кто-то, кого не нужно опасаться. Конечно, у него был Ландман, который, в принципе, знал всю историю, но и с ним он не мог говорить откровенно о «небольших искажениях», как они хитро называли истории, многие из которых были целиком выдуманы. Между ними возникло нечто вроде негласного соглашения, что, даже находясь наедине, они не отклонялись от официальной версии. Как будто выдумка станет реальностью, если почаще ее повторять.

Мужчина во фраке привел Хартунга в зал с зеркальными стенами. У зажженного камина стояло два дивана.

— Господин президент прибудет с минуты на минуту, — сообщил мужчина и указал на один из диванов.

Хартунг сел и тут же вскочил: в зал вошел президент, полноватый мужчина с эспаньолкой и галстуком-бабочкой. Президент с улыбкой поспешил к Хартунгу, протянул ему руку и сказал:

— Наконец-то и я познакомлюсь с человеком, о котором говорит вся страна!

Хартунг покраснел.

— Наш герой еще краснеет. Отважный и скромный. В наше время такое сочетание на вес золота!

Президент, который вживую оказался намного ниже, чем выглядел по телевизору, тяжело дыша, рухнул на диван. По бокам от него сели ассистентка, опрятная дама в желтых очках, и пресс-секретарь, словно тень повторявший движения начальника. Рядом с Хартунгом устроился седой господин, представившийся министром внутренних дел при ведомстве федерального президента. Мужчина во фраке подал сухое игристое с земли Рейнланд-Пфальц, и они подняли бокалы за встречу.

— Все очень хотели познакомиться с вами, господин Хартунг, и мы рады, что вы посетили нас! — торжественно сказал президент, как будто Хартунг был папой или лидером китайского государства.

— Это большая честь для меня, — пролепетал Хартунг.

— Оставим формальности. Знаете, я рос в семье железнодорожников. Мой отец сорок лет ремонтировал тепловозы в бохумском депо, дед был путевым обходчиком в Нойсе. Мы с вами почти коллеги, Хартунг! Это одна из причин, по которой вы мне сразу понравились. Железнодорожники — люди не слова, а дела, я прав?

— Ну, вообще-то я уже давно не работаю на железной дороге…

— Знаю, знаю, у вас видеотека. Если честно, я и не думал, что в наше время они еще существуют. Хотя, говорят, виниловые пластинки и даже кассеты снова пользуются спросом у молодежи.

— Да уж,

думаю, это ностальгия по прошлому.

Президент внимательно посмотрел на него:

— Да, интересно. Как вы думаете, откуда взялась эта ностальгия?

Хартунг помедлил с ответом: ему казалось странным обсуждать с главой государства виниловые пластинки и ностальгию. С другой стороны, он часто об этом размышлял, уж точно чаще, чем о европейской политике Германии.

— У меня есть подозрение, что чем прогрессивнее и сложнее становится мир, тем больше людям хочется вернуться к прежней, простой жизни. Моя соседка Беата, например, делает дыхательную гимнастику в лесу и смотрит только мелодрамы, которым не меньше тридцати лет, потому что, по ее словам, любовь в то время была намного красивее.

— Верно! — воскликнул президент. — Любовь тогда была красивее, по крайней мере в кино. Представьте себе, мои внуки смотрят «Бум» с Софи Марсо, который я смотрел еще в молодости.

— А кто не смотрел? Софи Марсо… Я, наверное, пересмотрел все фильмы с ней. Она же просто…

— Бомба, — сказал президент с мечтательной улыбкой.

Его ассистентка раздраженно закатила глаза.

— Какой ваш любимый фильм, господин Хартунг?

— Сложный вопрос для владельца видеотеки. Это все равно что спросить отца, какую из дочерей он любит сильнее. — Хартунг на мгновение задумался. — Хотите честный ответ?

— Непременно!

— «Жандарм из Сен-Тропе».

— Не может быть! — воскликнул президент. — Это же один из моих самых любимых фильмов. Луи де Фюнес, этот народный комедиант, для франкогерманской дружбы сделал чуть ли не больше, чем все министры иностранных дел, вместе взятые.

Хартунг не верил своим ушам. Они с президентом оказались родственными душами! Такого от этого вечера во дворце Бельвю он совсем не ожидал.

— Дорогой Хартунг, наш разговор только укрепил мою уверенность в одной мысли, которая возникла у меня при просмотре ток-шоу с вашим участием. Как вы знаете, в этом году мы отмечаем тридцать лет со дня падения Стены. Но кажется, будто никому этот праздник не нужен. Все жалуются, люди разочарованы, подавлены, злы. Мы забыли, какой подарок преподнесла нам история, снова объединив нас, немцев, после стольких лет разделения. Подумать только, Хартунг, как же нам повезло! Но никто этого не видит и не чувствует. Людям не хватает любопытства, вдохновения, а прежде всего — примеров для подражания. И тут, Хартунг, появляетесь вы!

— Что?

— Давайте я вам объясню. Я увидел вас по телевизору, и вы захватили мое внимание, вы затронули мою душу, в конце я чуть было не заплакал. Можете спросить у моей жены, она подтвердит. В истории вашей жизни, дорогой мой Хартунг, есть все, чего нам так не хватает сегодня: сила духа отбросить все кажущиеся непреодолимыми препятствия; стремление к свободе; вера в любовь. Нам нужны такие герои, нам нужны такие истории. Заразите нас своим примером, Хартунг!

— Хорошо, но как вы себе это представляете?