Герой со станции Фридрихштрассе
Шрифт:
Рано утром Рёсляйн приехал в Мёеллензее, деревню с развалинами замка, пожарной частью и домиками из красного кирпича в пятидесяти километрах от Берлина. Тойбнер расписал ему маршрут: в конце деревни свернуть налево, затем по грунтовой дороге к озеру. Это было типичное место обитания бывших штазистов: немного на отшибе, хорошо контролируемый въезд, большие финские деревянные дома в сосновом бору, прямой выход к озеру. У кого на востоке могли быть такие? Только у «своих», думал Рёсляйн.
Рёсляйн припарковал свою «тойоту» у ржавого шлагбаума и остаток пути проделал пешком. Он глубоко втянул
— Не холодно ли для купания? — спросил Рёсляйн, подойдя к Тойбнеру.
— Ну вы же знаете, настоящие чекисты холода не боятся, у нас кожа как у буйволов, а зубы как ножи.
— Наслышан, — сказал Рёсляйн.
Они вошли в дом, и пока Тойбнер заваривал чай на кухне, Рёсляйн осматривал гостиную. На стенах висели охотничьи трофеи, семейные фотографии и грамота, удостоверяющая золотой орден «За заслуги перед Отечеством».
— Ох уж эти штазисты, неисправимы, да? — сказал Тойбнер, заходя в комнату с подносом, на котором стоял чайник и тарелка с печеньем. — Угощайтесь, печенье не отравлено, хотя я и подумывал об этом.
— Спасибо, что согласились принять меня, господин Тойбнер, очень великодушно с вашей стороны.
— О, мне стало крайне любопытно. Это профессиональное. Я так много слышал о вас и так часто о вас говорил. Когда я сказал жене, что сам Хольгер Рёсляйн пожалует на чай, она, кажется, подумала, что я окончательно сошел с ума.
— Меня волнует массовый побег восемьдесят третьего года, когда поезд ушел на запад. Я изучил документы и, честно говоря, так и не понял, что там на самом деле произошло.
Тойбнер рассмеялся:
— Я знал, что у вас хорошее чутье. Если бы родители ваши тогда не уехали, вы бы многого добились у нас. Даже если бы ваш отец был против.
Рёсляйн опешил. Еще по дороге сюда он размышлял, что сказал бы отец на то, что его сын встречается с бывшим офицером Штази. Неужели Тойбнер читает его мысли? Он напрягся, но старался не подавать виду. Разумеется, Тойбнер тоже подготовился к этой встрече.
— Поздновато для вербовки, — сказал Рёсляйн, — но благодарю за комплимент.
— Зачем мне вам помогать, господин Рёсляйн? Прошу, назовите мне хоть одну причину.
Рёсляйн ожидал такого вопроса и тщательно подготовился.
— Потому что тогда у вас будет одно желание. Как в сказке. И я сдержу обещание и выполню его.
— Чего же мне у вас попросить?
— Уважения, снисходительности, понимания, когда понадобится. Вы же в курсе, что со мной часто консультируются по поводу бывших сотрудников министерства госбезопасности. Например, когда речь заходит о пенсионных выплатах. Или об арендованных у государства участках земли в отдаленных сосновых лесах.
Тойбнер пристально посмотрел на него, и Рёсляйн
— Любопытно, — сказал Тойбнер. — Я вас недооценил. Даже не думал, что вы пошли на сделку с дьяволом.
— Почему бы и нет? Если дьяволу есть что мне предложить.
Тойбнер походил кругами по комнате, остановился у окна и посмотрел на озеро.
— В прошлом году у меня в саду завелся крот и попортил мне весь газон. Сперва я думал, как бы его прикончить. Но потом у меня появилась идея получше: я набрал дождевых червей, порезал их и закопал за участком. С тех пор крот роется там, а мой газон оставил в покое.
— Прекрасная история, очень образная. Думаю, вас устроит, если я скажу, что вам больше не придется беспокоиться о вашем газоне.
Тойбнер опустился в кожаное кресло, посмотрел Рёсляйну прямо в глаза и бодро кивнул. Это скрепило их сделку, и Рёсляйн рассказал о несоответствиях и противоречиях, которые обнаружил в документах.
— Что ж, у вас и правда отличный нюх, — заметил Тойбнер после того, как внимательно выслушал гостя. — То, что я вам сейчас расскажу, нельзя предавать огласке. Используйте эту информацию как вам угодно, но делайте это тихо.
Рёсляйн кивнул.
— Этот так называемый железнодорожный побег не лучшая страница нашей истории. Лично для меня это был самый черный день в карьере. Чтобы во всем разобраться, надо знать некоторые детали.
Рёсляйн пил чай и внимательно слушал.
— Как вы, наверное, знаете, немецкий рейхсбан отвечал за всю сеть берлинской скоростной железной дороги вплоть до восемьдесят четвертого года. Если в западном секторе ломался вагон, для ремонта его перегоняли в депо на Шёневайде, а после возвращали с востока обратно на запад. Это можно было сделать по единственному пути — через Фридрихштрассе. Там была стрелка, соединявшая обе железнодорожные сети.
— Полагаю, эта стрелка была под особой охраной.
— Разумеется. Пропустить через нее неодобрен-ный поезд было невозможно.
— Ну, как оказалось, все-таки возможно.
— Терпение, господин Рёсляйн, я же как раз объясняю. Там была многоступенчатая система безопасности: первым делом требовалось переключить стрелку перед шестой платформой, куда прибывали поезда с востока, она была зафиксирована предохранительным болтом. Когда стрелку переводили, в диспетчерской путей дальнего следования загоралась сигнальная лампа. По протоколу безопасности дежурный диспетчер обязан был обратиться к командиру пограничного пункта. И только если командир давал добро, разрешалось пустить ток по контактному рельсу путей дальнего следования.
— Это открывало дорогу на запад?
— Не совсем. Даже если бы нарушителю каким-то образом удалось миновать все ступени защиты и пройти Фридрихштрассе, наши люди все еще могли отключить электричество прежде, чем поезд добрался бы до государственной границы.
— Я думал, станция Фридрихштрассе и была границей.
— Нет, там мы сделали таможенный контроль, фактическая граница была в полутора километрах от станции, у Гумбольдской гавани. На поезде это одна минута сорок секунд.
— Значит, если бы кому-то удалось прорваться на поезде, у вас была бы минута сорок секунд, чтобы остановить беженцев?