Геррон

Левински Шарль

Он артист оперетты. Такой эластичный вихрь-по-сцене. Как будто родился на свет в лакированных башмаках. Который не может пройти мимо зеркала, не улыбнувшись себе. Тщеславный дальше некуда. Но не лишен обаяния. Мания величия — уже половина квартплаты. На сцене он мог быть хорош, только если у него было чувство, что он неотразим. Другие коллеги засовывали себе в нижнее белье заячью лапку.

Для роли Мэкки-Ножа он сшил себе костюм на заказ. И повязал синий бант — в точности под цвет глаз. Чтобы еще сильнее их подчеркнуть. Когда на репетиции в костюмах он в полном облачении выпорхнул из-за кулис, пританцовывая,

можно было подумать, что он перепутал пьесы. Будто здесь Легар вместо Вайля. Совсем не то, что Брехт представлял себе для своего босса гангстеров. И началось: „Бант долой!“, „Без банта я на сцену не выйду!“, „Я как автор…“, „Я как артист…“ Скандал, хлопанье дверьми и „Ноги моей в этом театре больше не будет“. У Шваннеке потом коллеги снова говорили, что теперь-то уж точно проект окончательно лопнет.

Из-за небесно-голубого шелкового банта.

Брехт потом нашел решение. Сказал:

— Тогда оставьте ему этот дурацкий бант. Я напишу новую уличную песенку, которая выведет Мэкки-Ножа как самого опасного из всех гангстеров. Если образ будет так подготовлен, пусть потом хоть скачет по сцене, как граф Кокс с газовой фабрики, со своей тросточкой и бантом. Это даже создаст интересный контраст.

На следующий день песня была готова, и Вайль положил ее на музыку.

Моя песня, которая принесла мне столько счастья и столько несчастья.

„У акулы зубы-клинья все торчат как напоказ. А у Мэкки только ножик, да и тот укрыт от глаз“.

Паульсена песенка не осчастливила. Потому что петь ее должен был я. Он хотел играть и льва тоже. Нашел тысячу причин, почему было бы лучше, если бы Мэкки-Нож сам… Но Брехт упорно стоял на своем. Хотя считал меня совсем плохим актером. Собственно, вообще не считал за артиста. Как раз поэтому и разрешил меня ангажировать. На роль Нафтали Лермана. На роль попрошайки поставить коммуниста — из-за правильных убеждений, на роль шефа полиции — актеришку из ревю — из-за его бездарности. „Люди из ревю социально агрессивнее“, — сказал он Ауфрихту. Что бы там это ни значило.

На премьере песенка вообще не была принята. И вовсе не потому, что шарманка не работала. Все первые сцены провалились. Люди, что называется, сидели на своих ладошках. Ауфрихт мысленно уже заполнял бумаги о финансовой несостоятельности. Но потом, совершенно неожиданно, публику прорвало. Я пел с Паульсеном песню про пушку, и они начали выражать восторг. И уже не могли остановиться. Мы условились, что на бис выходить не будем, но они аплодировали до тех пор, пока мы не повторили песню. И потом следующую и следующую за ней.

Успех, о каком мечтает каждый артист. Какой испытываешь только раз за всю жизнь. Критические статьи — как будто их написал Калле с его склонностью к преувеличению. Люди дрались за билеты. С того дня я стал звездой. Куда бы я ни пришел, люди толкали друг друга под бок: „Это же Геррон, который поет про акулу“. И я…

Я знаю, как Ольга назвала бы то, чем я сейчас занимаюсь. Совершаю бегство в собственной голове.

Через окно я слышу Туркавку с его монотонным чешским бормотанием статиста:

— Пожалуйста, мойте руки. Пожалуйста,

мойте руки. Пожалуйста, мойте руки.

Шум и ропот, шум и ропот, шум и ропот. Д-р Шпрингер ввел этот ритуал после эпидемии дизентерии. Для поощрения гигиены. У кого для лечения нет лекарств, должен хотя бы предотвращать болезни. Перед каждым сортиром в Терезине с тех пор стоит бочка с водой, а рядом сидят старик или старуха, которые ничего не должны делать, кроме как напоминать людям о том, что надо бы помыть руки. Не знаю, в этом ли причина, но дизентерия более-менее под контролем.

Первый ученик нашего класса умер от дизентерии. Единственная задача, которую я решил лучше, чем он. Ханзельман. Вальтер Ханзельман. Он будет отмечен.

— Пожалуйста, мойте руки. Пожалуйста, мойте руки. Пожалуйста, мойте руки.

Уже поздно. Люди возвращаются с работы. И испражнение имеет свои часы пик.

Здесь, в Терезине, все организовано наилучшим образом. Организация успокаивает. Кто организует, может уговорить себя, что вещи управляемы.

СС это знает. Преступники всегда были хорошими психологами. Они позволили нам организовать еврейские советы. Советы старейшин. Управы. Тысяча контор, которые составляют списки на продовольственное обеспечение и на депортацию. Мы делаем работу за них. Самоубийство с двойной бухгалтерией. Очень немецкий способ стать жертвой.

Каждый, кто направляется в Терезин, получает свой номер. Я арестант с транспортным номером XXIV/4—247. Прибыл 26.02.1944. Убыл…

Неверное слово. Но оно подходит.

На моей карточке в картотеке наряду с прибытием предусмотрена графа и для убытия. Отсутствует только дата и пометка после нее. „С“ — вагон для скота или „Г“ — гроб. Других возможностей нет. Прибытие, убытие. Рам, владыка, их сочтет, ни один не пропадет. Аллилуйя.

Когда потом окончательно вычеркнут мой номер, в этом я совершенно уверен, они сделают это безупречно. Ручкой по линеечке. Чтобы выглядело прилично. Иначе куда мы скатимся?

У нашего учителя математики, профессора Пиркхаймера, можно было получить приличную оценку, даже если ты не решил верно ни одной задачи. Если только почерк аккуратный и результат подчеркнут двойной чертой. Он бы хорошо понял терезиенштадскую систему.

Тут все организовано наилучшим образом. Даже вещи, которых не существует. Есть точные калькуляции, сколько картофеля полагается на каждого из нас. В день, в неделю, в месяц. Правда, картофеля здесь нет, разве что гнилой. Но если бы он был, его разделили бы корректно. Теоретически.

Так же, как все мы теоретически имеем банковский счет. Вероятно, в каком-нибудь списке и теоретическую кровать, и теоретическую ванну. Теоретическую пепельницу для теоретических сигар. Теоретический юмор, чтобы абсурдность этого обезьяньего театра находить еще и комичной.

Калле не пришлось бы объяснять эту систему. В своей гуляшной пушке он сварил достаточно теоретического рациона.

Ах, Калле. Я боюсь, что даже тебе не удалось бы посмеяться над всем этим.

И для чего все эти управы, списки и калькуляции? Чтобы мы могли воображать себе, что в мире еще есть порядок, который мы не хотим нарушать, и поэтому делаем свое дело как следует.