Гёте. Жизнь и творчество. Т. 2. Итог жизни
Шрифт:
Несколько позже, 23 марта 1819 года, йенский студент-богослов Карл Людвиг Занд убил в Карлсруэ Коцебу. Это бессмысленное кровавое преступление стало для Меттерниха и его единомышленников желанным поводом, чтобы принять так называемые Карлсбадские постановления против «демагогических происков». В сентябре 1819 года эти постановления обрели форму общегерманского закона, который стал серьезной угрозой для всех свободолюбивых устремлений, преследующих цель что-либо изменить в существующем положении дел. Меттерних и его единомышленники также хотели разделаться со свободой печати: в университетах, считавшихся рассадниками политических волнений, были назначены государственные кураторы; студенческие организации — «буршеншафты» — подавлены; для любых сочинений объемом меньше двадцати печатных листов введена предварительная цензура. В Майнце создали центральное общегерманское управление, которому предстояло расследовать «революционные происки», — оно просуществовало до 1828 года. Поскольку Карлсбадские постановления имели обязательную силу на территории всей Германии,
Либеральная попытка учредить в Веймаре закрепленную конституцией свободу печати так и осталась в ту пору преходящим эпизодом. Гёте не принадлежал к ее поборникам, что объяснялось его взглядом на политику. Не всякий, полагал поэт, кто желает высказать свое мнение, имеет на то право. Ученые, занявшиеся политикой, такие, как Луден и Окен, на взгляд Гёте, уклонялись от своего истинного призвания. Когда журналисты к тому же начинали бороться за решительные изменения в существующем порядке вещей, они лишь нежелательным образом будоражили широкую публику, читающую газеты.
Смерть Кристианы
Новая жизнь в доме на Фрауэнплане
Остается поведать еще кое-что о личной жизни поэта в период после 1815 года. Война закончилась, и в 1816 году настала первая весна, «прихода которой впервые за столь долгое время ожидали без страха и ужаса» (из письма Цельтеру от 14 апреля 1816 г.). Правда, поэта уже давно серьезно тревожило состояние здоровья Кристианы. Ее то и дело мучили резкие, судорожные боли в животе, истинную причину которых тогда так и не удалось установить. Правда, ей принесли некоторое облегчение несколько недель в Карлсбаде, где она лечилась в 1815 году, пока муж ее пребывал в Висбадене и в рейнских провинциях, однако зимой 1815–1816 годов ее состояние снова ухудшилось.
Весной еще можно было надеяться, что Кристиана будет в силах заниматься хозяйством в доме и в саду, да и сама она радовалась приходу тепла. «Весна круглый год» — так называлось стихотворение Гёте, датированное «15 марта 1816 года», которое поэт сам переписал набело. Оно читается как запоздалое прославление подруги жизни. Легкие строки, написанные в свободной манере многих поздних гётевских стихотворений, многими оборотами напоминающие поэзию рококо, но при всей серьезности светлые и радостные — стихи эти используют старинный поэтический мотив, придавая ему глубоко личное звучание: любимая даже превосходит все прекрасное, что только дарит природа. Для лирического героя возлюбленная — это вечная весна, «весна круглый год».
ВЕСНА КРУГЛЫЙ ГОД На грядах землю Рыхлит побег. Вот первый ландыш, Белей, чем снег; Шафран пылает, Луга цветут; Здесь — пурпур крови, Там — изумруд. И первоцветы Стоят, кичась, Фиалки глянет Лукавый глаз. И все в движеньи, И все живет. Короче: снова Весна идет. Но в чаще сада Прекрасней всех Моей подруги Приветный смех. И что желанней Ее очей, Задорной песни, Живых речей? Душа любимой Чиста, ясна, В невзгодах, в счастьи — Всегда одна. Пусть розы щедро Июнь растит — Он прелесть милой Все ж не затмит. (Перевод Д. Усова [1, 480–481]В конце мая состояние Кристианы ухудшилось, и Гёте жил в глубокой тревоге. День за днем отмечал он в своем дневнике, что жена его «в крайней опасности». Она ужасно страдала, агония ее была долгой и настолько страшной, что порой ни у кого не доставало сил находиться с ней в одной комнате. Запись от 6 июня: «Кончина жены близка. Последняя страшная
Теперь причиной смерти Кристианы считают уремию, то есть самоотравление организма через кровь вследствие почечной недостаточности. Безотрадное свидетельство оставила Иоганна Шопенгауэр: «Кончина бедняжки Гёте — самое ужасное из всего, что мне когда-либо приходилось слышать. Совсем одна, в руках равнодушных сиделок, она умирала почти без всякого ухода; ничья любящая рука не закрыла ей глаза, даже собственного ее сына не удалось побудить зайти в ее комнату, да и сам Гёте тоже не решался на это… Никто не решался приблизиться к ней, ее оставили на попечение чужих женщин, она уже не могла говорить, потому что прокусила себе язык, я просто не в силах описывать картину всех этих ужасов…» (из письма к Элизе фон дер Рекке от 25 июня 1816 г.).
В день смерти жены, в состоянии глубокого потрясения, Гёте написал следующее четверостишие: «Ты тщетно, о солнце, пыталось / Просиять сквозь облак унылый! / Мне в жизни одно осталось: / Скорбеть над ее могилой» (перевод М. Лозинского [I, 482]). Всякий, кто встречался в эти дни с поэтом, видел его глубокую скорбь и растерянность и мог бы подтвердить, что его признание 24 июня 1816 года в письме к Буассере не было пустой фразой: «Не хочу отрицать, да и к чему была бы гордость, что состояние мое граничит с отчаянием».
В том же году Гёте продолжал писать стихи для «Западно-восточного дивана» и то и дело уносился мыслями к Марианне фон Виллемер. Но отношения, связывавшие его с ней, были совсем иного рода. Конечно, Гёте ни разу прежде не встречал женщину, которая так гармонировала бы с ним умом и душой и оказалась способна отвечать ему стихами. Кристиана же привлекала его к себе своей естественностью и жизненной силой; в ее присутствии он отдыхал чувствами, хотя сплошь и рядом сам надолго уезжал от нее. Только этим можно объяснить, что он прожил с ней двадцать восемь лет. Об этом же красноречиво свидетельствует переписка супругов.
Теперь дом на Фрауэнплане опустел и затих. Последние десять лет чем-то вроде компаньонки Кристианы была здесь Каролина Ульрих; она родилась в 1790 году, в семье судейского чиновника, который впоследствии потерпел служебную неудачу. Каролина еще юной девушкой познакомилась с семьей Гёте. Живая, интересовавшаяся многим, в том числе литературой, она стала часто бывать в доме поэта, а с 1806 года, когда Кристиана лишилась помощи сестры и тетки, сделалась близким другом дома. Она сопровождала тайную советницу фон Гёте в ее поездках, писала порой под ее диктовку письма — ведь самой Кристиане это занятие доставляло немало затруднений. С 1809 года Каролина совсем переселилась в дом на Фрауэнплане. Когда Гёте послал сюда из Йены первый том романа «Избирательное сродство», он рассчитывал, что читать его Кристиане вслух будет Каролина. В своих письмах поэт никогда не забывал ее упомянуть, а сплошь и рядом обращался прямо к ней. И для него она тоже кое-что переписывала. «Одна лишь Ули теперь у меня и осталась, — писал Гёте в одном из своих писем, — ведь вся канцелярия встала под ружье» (из письма Т. Й. Зеебеку от 3 апреля 1814 г.). Первые весенние дни 1814 года Каролина провела с супругами Гёте в Берке, где изготовила первые чистовые списки сцен «Эпименида» и, наверно, записала под диктовку также кое-что из поэтического мира Хафиза. Возможно, что юная Каролина тоже в какой-то мере занимала мысли поэта. В 1814 году она вышла замуж за Римера, который еще в 1812 году, сделавшись преподавателем гимназии, оставил свою квартиру в доме Гёте. Тихо стало в доме на Фрауэнплане, и хотя поэт неизменно оправлялся от ударов судьбы лишь благодаря работе, все же временами в уединении своего рабочего кабинета он чувствовал себя совершенно одиноким, всеми покинутым.
Осенью 1816 года казалось, что неожиданный визит обещает трогательную встречу, однако она не вышла из рамок формальности и обязательного гостеприимства. В Веймар приехала и на несколько недель остановилась у родственников, у своей сестры и зятя Риделя, Шарлотта Буфф, она же давно овдовевшая фрау Кестнер — словом, Лотта из Вецлара. 25 сентября она вместе с дочерью и родственниками была приглашена на обед в дом Гёте, однако былой доверительности, близости далеких вертеровских времен между старыми знакомыми не возникло: хозяин дома ограждал себя от лишних эмоций. «Я не лелею воспоминаний в том смысле, в каком вы это понимаете… Нет такого прошлого, возврата которого стоило бы желать», — сказал поэт канцлеру фон Мюллеру 4 ноября 1823 года. Подобно тому как он боязливо сторонился зрелища смерти, способного лишить его душевного равновесия, точно так же ограждал он себя и от воспоминаний о прошлом, которое в свое время с таким трудом преодолел. Он держал прошлое в узде, во всяком случае, хотел подавить его, но не всегда преуспевал в этом. Как часто в дни путешествия по Рейну и Майну возвращался он мыслями к временам Лили Шёнеман, как долго длился в «Западно-восточном диване» диалог Хатема с Зулейкой. Правда, то были словно бы пунктирные воспоминания в отсутствие той, к кому относились, они вдохновляли поэта на новое творчество, «складывающееся из расширенных элементов былого» (Беседы с канцлером фон Мюллером, запись от 4 ноября 1823 г.). Воспоминание имеет смысл, полагал Гёте, лишь при условии, если, продолжая жить в нашем сознании, оно способствует творчеству. Дочь Лотты, Клара, рассказывала: «Вся атмосфера была на удивление пронизана придворной церемонностью, не чувствовалось ни малейшей сердечности, так что в душе я то и дело оскорблялась» (из письма к брату Августу от 29 сентября 1816 г.).