Гибель Иудеи

Ожешко Элиза

Толпа крикнула от бешенства, но Хлодомар ответил только презрительным движением руки.

— Так вот какова ваша храбрость, римляне! — крикнул он так громко, что его слышно было на весь амфитеатр. — Теперь я начинаю верить, что вы достигли победы над Иерусалимом только хитростью и предательством…

Даже спокойное лицо Веспасиана побледнело от оскорбления. Не дожидаясь требования толпы, он сам подозвал Фронтона. И опять на арене появился гладиатор, и снова началась борьба. За ним последовал другой и третий, и наконец противники стали выходить против

него по двое. Он защищался все с тем же холодным бешенством и с таким же успехом. Никто не мог устоять против него. Каждая новая победа, казалось, увеличивала его силу. Неописуемое волнение охватило толпу. Ничего подобного никогда не бывало. Лучшие гладиаторы Рима, увешанные знаками за храбрость, выходили сражаться с Хлодомаром и падали на песок от его неотразимых ударов. Когда же двое гладиаторов обратились в бегство, гнев народа внезапно перешел в восторг. Рукоплескания и крики одобрения потрясали амфитеатр, и из тысячи уст раздался, обращенный к Веспасиану, крик:

— Пощади его, цезарь, пощади!

Веспасиан поднялся, и движением руки восстановил тишину. Потом, обращаясь к Хлодомару, он сказал:

— Римляне решили дать тебе свободу, о храбрый воин. Ты свободен; иди куда хочешь. Но если ты жаждешь почестей и славы, то советую тебе — не уходи, а стань тем, кем ты уже был, центурионом александрийского легиона.

Новый взрыв рукоплесканий последовал за этими словами. На лице Хлодомара показалась презрительная улыбка. Он выпрямился, поднял руку, и среди наступившей тишины раздался его голос.

— Велика твоя милость, о цезарь, и твоя, римский народ. Но эта милость не почет для германца, ибо она милость рабов. Да, — крикнул он среди взрыва негодования, — римляне рабы, и презренен тот человек, который примет дар из их рук. Вы были некогда свободны и знали, что такое честь, но теперь вы жалкие псы… Вы заслуживаете того, чтобы вам плевали в ваше распутное лицо, как это делаю я, Хлодомар, из племени хаттов.

Хлодомар плюнул, бросил меч и захохотал.

— Смерть ему! Сжечь его!

Амфитеатр задрожал от криков. Тысячи рук простирались к дерзновенному, осмелившемуся оскорбить Рим. Этерний Фронтон уже открыл дверь, ведущую в помещение гладиаторов, чтобы выставить против Хлодомара целый отряд, но в эту минуту раздался голос Ония:

— Бросить его на растерзание диким зверям.

Эти слова зажгли толпу, как удар молнии. В полных гнева глазах, устремленных на Хлодомара, искрилось торжество над близким страшным концом оскорбителя Рима.

Этерний Фронтон спустился в подземелье для приготовлений к последней и самой великолепной части зрелища. В полуосвещенном проходе перед ним вдруг появилась Саломея. Лицо ее было бледным, и мрачный блеск был в ее глазах.

— Ты от цезаря? — коротко спросила она. — Что он ответил?

Фронтон робко взглянул на нее.

— Он готов отдать кого угодно, только не дочь Иоанна из Гишалы. Народ имеет право на ее жизнь…

Саломея горько засмеялась.

— Народ! Конечно, он должен льстить

толпе, а это в Риме возможно только посредством крови и золота.

— Когда ты просил его?

— До начала игр.

— Попроси его еще раз Быть может, когда он насытился кровью.

— Саломея, ты ведь знаешь… Это было бы напрасно.

— Все равно нужно сделать последнюю попытку Если же и она будет неудачна, тогда…

Голос ее перешел в невнятный шепот, и глаза потемнели. Этерний Фронтон с ужасом смотрел на нее.

— Тогда, Саломея? — дрожащим голосом переспросил он. — Ты ведь знаешь как я люблю тебя. Для меня счастье исполнить каждое твое желание, но ты требуешь невозможного.

Она пожала плечами.

— Ты думаешь, что я не знаю. Я не потому требую, что надеюсь на исполнение. Я только буду более спокойна, когда буду знать, что все было сделано…

— Но… Уже в последний раз, когда я просил его об этом, Веспасиан нахмурился.

— Да, конечно, если милость Веспасиана для тебя важнее, чем…

Этерний Фронтон поежился, увидев угрожающее выражение ее глаз.

— Иду, — сказал он, — иду.

— Я буду спокойнее, — повторила она странным голосом, — спокойнее…

Когда Фронтон вернулся, Саломея сразу увидела по его расстроенному лицу, что нет никакой надежды. Тамара должна умереть.

— Где она? — спросила Саломея, выпрямляясь.

— Там, — пробормотал он указывая на узкую железную дверь.

Саломея направилась к двери.

— Что ты делаешь, Саломея? — сказал он, хватая ее за руку.

Она вздрогнула от его прикосновения, как от чего-то гадкого. И все-таки она улыбнулась ему, как улыбалась в Птолемаиде после пляски во время пира.

— Ты в самом деле любишь меня, Этерний Фронтон? — спросила она.

— Ты еще спрашиваешь, Саломея? — ответил он с волнением. — Разве я не исполняю во всем твою волю? Если бы ты хотела отомстить, ты не смогла бы сделать более того, что сделала. Ты превратила меня в раба.

— Если бы я хотела отомстить тебе. — задумчиво повторила Саломея. — Разлука со мной доставила бы тебе страдания? Если бы ты потерял меня, ты был бы несчастен?

Он побледнел, губы его задрожали.

— Потерять тебя, Саломея? Я бы этого не перенес.

— Ты бы не перенес… — прошептала она. Затем, меняя тон, она сказала, указывая на дверь. — Открой!

Он взглянул на нее с изумлением.

— Ты что-то скрываешь от меня, Саломея, — сказал он с возрастающим беспокойством. — У тебя на уме что-то страшное…

Она улыбнулась принужденной улыбкой.

— Что страшного в том, что мне хочется облегчить последние минуты Тамары? Подумай, она была мне так близка, она мне почти сестра. Я бы хотела утешить ее, ободрить. Ничего, кроме этого, я не могу теперь сделать…

— Ты клянешься мне?

— В чем?

— В том… Часто случалось, что осужденные избегали последних мук… им доставляли перед казнью яд или кинжал.

Она гордо покачала головой.

— Иудейка не боится смерти, на которую идут ее братья.