Гибель Византии
Шрифт:
Казначей поднялся с места и поклонившись, смущенно прокашлялся.
— Мой господин, я не буду многословен. Казна пуста и жалование воинам платить не из чего. Война сожрала все денежные запасы — подвоз провианта на сотни тысяч человек, дорогостоящий порох, приспособления для осады….
— Довольно, — оборвал его Мехмед, — я понял. Ты хочешь сказать, что если в ближайшее время не будет никаких изменений…..
— …..положение станет катастрофическим, — уныло докончил дефтердар. — Поступления от налогов не могут компенсировать расходов на эту войну.
Некоторое время Мехмед сидел в глубоком раздумье. Затем лоб
— Слушайте меня, сатрапы! Я принял решение.
В шатре воцарилась полная тишина.
— Саган-паша!
Второй визирь вышел на середину залы и поклонился.
— Этой ночью ты со своими подручными обойдешь весь лагерь и узнаешь настроение солдат.
Он мгновение помолчал, затем продолжил:
— Как скажет большинство простых воинов, так мы и проступим!
Собрание одобрительно загудело. Халиль-паша вздрогнул, побледнел, открыл было рот для возражения, но тут же одумался. Повернулся к своим сторонникам, но беи, стараясь не встречаться с ним взглядами, поспешно отводили глаза в сторону.
"Я проиграл,» — подумал визирь, — "И дни мои уже сочтены».
Он поклонился и чуть сгорбив плечи, медленно направился в сторону выхода. Сановники расступались, торопливо освобождая ему дорогу как прокажённому.
ГЛАВА XXXVIII
Большую часть дня Мехмед провел в седле. Несмотря на услужливо подставленный зонтик и усердие двух опахальщиков, зной донимал его, как и всех прочих. Лица окружающих лоснились от пота, кожа казалась серой из-за налипшей пыли.
Пыль была везде — малейшее движение раскалённого воздуха поднимало с земли густые, почти невидимые облачка, которые блуждали повсюду, проникая в любую щель. Люди, животные, жилища, одежда, оружие — всё было покрыто тончайшим серым налётом. Даже мухи, расплодившиеся в таком великом множестве, что и ложку похлебки нельзя было без опаски отправить в рот — и те, казалось, были покрыты слоем пыли.
Мехмед проезжал мимо выстроенных полков и воодушевлял воинов призывом к новому сражению. Вернее, говорил не он сам: десять глашатаев, по пять с каждой стороны, выкрикивали слова, заученные ими еще утром, у стен шатра султана. Сам Мехмед молчал, не желая натрудить себе горло. Вполне достаточно и того, что он, невзирая на жару, проезжал перед рядами своих солдат.
Но перед расставленными полукругом полками янычар он заколебался. Подспудно он понимал немаловажную роль гвардии в предстоящем сражении, знал он также и то, что опрос, проводимый среди выборных представителей воинских отрядов, сопровождался угрозами янычар расправиться с каждым, кто проголосует за отход от стен города. И потому он решил обратиться к гвардии с призывом сам, хоть и с помощью глашатаев.
Он сделал знак тысяцким, чтобы те сомкнули свои полки потеснее и поднял руку, требуя полной тишины и внимания. Воины повиновались, многие затаили дыхание, чтобы лучше слышать речь султана.
Выждав несколько минут, Мехмед заговорил и глашатаи тренированными голосами далеко разносили его слова:
— Воины мои, любимцы Аллаха и Мохаммеда, пророка его! Вы способны на великие подвиги и знаете это. Завоевать этот город, — он указал в сторону Константинополя, — в вашей власти. Я говорю так, потому что знаю, что слово янычара твердо, как сталь его ятагана!
Восторженный
Мехмед смочил горло из поднесённой ему золотой чаши и продолжил:
— Я не раз спрашивал у ваших командиров, готовы ли они уничтожить врага, на которого укажет воля султана. И они отвечали: «В чистом поле, в открытом бою — любого! Но чтобы успешно штурмовать укреплённый город, надо в достаточной мере разрушить стены». Я сделал всё, о чём меня просили. На многих участках укрепления сравнялись с землей. Более того, почти все защитники уже перебиты и ничто не в силах помешать вам без потерь овладеть городом.
Это слова вызвали заметное оживление в рядах янычар. Кому может претить мысль придти на готовенькое? Тем более, что война с византийцами, вопреки ожиданиям, оказалась довольно-таки затяжной и кровопролитной.
— Теперь же настало время, — продолжал призывать Мехмед, — всем вместе идти на штурм. Без опаски, с открытым сердцем выполняйте свой долг ратников Аллаха! Вы, во многих боях завоевавшие себе славу непобедимых, должны покорить мне столицу греков. Я одарю богатством, саном санджак-бея и великими почестями того, кто первым поднимется на стены крепости и продержится там до прихода остальных. Идите же к своему счастью, в этот прекрасный и праведный бой, к мечте всех храбрецов со львиными сердцами в груди. Завтра настанет день, величие которого на века восславит имя Аллаха!
Мехмед смолк, переводя дух. Краем глаза он ощущал на себе десятки и десятки тысяч горящих алчностью взглядов. Они питали его, заряжали энергией и силой, делали его речь вдохновенной и страстной. Перед ними он чувствовал себя всемогущим, вершителем судеб миллионов и миллионов людей, владетелем необъятного человеческого стада, окруженного сворой преданных псов-волкодавов.
Божественная сила власти, лишь ненамного уступающей власти самого Аллаха! Тому, кто воспротивится ей, не суждена долгая жизнь. Греки первыми подали дурной пример и вот результат — зверь обложен со всех сторон, затравлен и загнан в собственную нору. Остаётся лишь неспешно приблизиться, вдохнуть источаемый им запах безумного страха и глубоко погрузить нож в трепещущее сердце жертвы. Невыразимо прекрасный миг для истового охотника! Душа Мехмеда ликовала.
Он приподнялся на стременах и вытянув руку в направлении Константинополя, еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик, продолжал:
— Много столетий копила для вас сокровища столица язычников и нечестивцев. И вот настал срок! Спешите, торопитесь! Ступайте за стены, отбирайте у заплывших жиром горожан золото, ценности, рабов, красивейших женщин и детей! Берите себе всё, чем владеет враг и что вы можете унести на себе. Я отдаю вам город на три дня и три ночи.
Громкие крики радости почти заглушили концовку речи. Хотя подобные призывы звучали каждый раз, когда османам оказывалось серьёзное сопротивление и войска неоднократно пользовались этим жестоким правом завоевателей, янычары веселились буйно, как дети. Они толкались локтями, хлопали в ладоши, подскакивали в воздух и громко славили щедрость своего господина.