Гитлер и его бог. За кулисами феномена Гитлера
Шрифт:
«Что же нам, христианам, делать с этим проклятым убогим народом – евреями?» – спрашивает Лютер. У него был готов ответ: их школы и синагоги должны быть сожжены, их дома сровнены с землей, все их молитвенники и Талмуды должны быть конфискованы, так как они полны идолопоклонства, лжи, проклятий и святотатства. Их рабби следует запретить преподавать под страхом смерти. Евреи не должны свободно разгуливать по улицам. Нужно запретить их заимодавство, а все золото и серебро отобрать. Молодых и сильных евреев обоего пола нужно заставить работать в поте лица – они должны возвратить все деньги, которые выманили обманом у немцев. Потом их нужно изгнать из страны204. Несколько авторов, упоминающих об этой программе, напоминают читателям о том, что назвавший Лютера «мощным врагом евреев» Гитлер как раз ее-то и будет осуществлять. Правда, он добавит в нее один пункт собственного изобретения, немыслимый для других – во всяком случае, в таком буквальном толковании. «Историческая
«Лютер был расистом чистой воды, – утверждает Джон Вайсс. – Его вовсе не беспокоило то, что его ненависть к евреям отрицает способность Христа искупить грехи всего человечества. Для него еврей просто не был человеком. Как позже будут заявлять “немецкие христиане” из нацистов: искупление людских грехов Христом на евреев не распространяется»206. «Легко проследить генеалогическую линию, ведущую от Мартина Лютера к Адольфу Гитлеру. Обоих, и Лютера, и Гитлера, преследовал один и тот же кошмар – вселенная, полная евреев. “Знай, христианин, – писал Лютер, – что после Дьявола у тебя нет врага более жестокого, ядовитого и опасного, чем истинный иудей”. Сам Гитлер в ранней беседе с Дитрихом Эккартом утверждал, что Лютер поздний, антисемитский и есть настоящий Лютер. Придя к власти, нацисты обратились за поддержкой к авторитету Лютера, и его антисемитские работы вновь стали популярны. Нет сомнений, что сходство между ранними нападками Лютера на евреев и современным расистским антисемитизмом и даже гитлеровской расовой политикой не случайно. Все они принадлежат одной и той же исторической традиции» (Люси Давидович207).
Лютер со всеми своими достоинствами и не менее заметными недостатками кажется воплощением немецкого характера. Себастьян Хаффнер находит, что он «практически персонифицирует немецкий характер», а Томас Манн считает его «гигантской инкарнацией немецкой сущности». В нем были и утонченность, и широта интересов, и глубокая образованность Возрождения; его вдохновенное использование немецкого слова практически заново создало немецкий язык; у него было влечение к музыке, он любил играть в кругу семьи. Здесь было и его признание за человеком права использовать свой разум, и отказ принимать то, что кажется ошибочным, и готовность биться за автономию разума в жизни индивида. Был также и духовный импульс, исходящий из самой души и требовавший свободы индивидуального развития. Однако в том же самом человеке была и грубость, без сомнения, соответствовавшая общему состоянию умов того времени, зачастую опускавшаяся до хамства и непристойности. В мире, созданном «этим немецким пророком нордической религии» (Моссе), было больше докучного дьявольского присутствия, чем утешительной милости божьей. И несколько Лютеровских лилий чистой духовности выросли на куче компоста из психологических конфликтов и отчаяния. Германия, откликнувшаяся на призыв Адольфа Гитлера, страдала от тех же противоречий, разрывавших ее на части.
Какое же отношение к евреям преобладало на следующей стадии европейской истории, во времена Просвещения? Принципом Просвещения было радикальное сомнение во всех истинах и догмах, которые раньше считались непререкаемыми – их вновь ставили под вопрос. Из-за открытия новых земель и новых народов вопросов становилось все больше. Уверенность в безусловной справедливости религиозных и политических догм уже сильно пошатнулась из-за жестоких религиозных войн, которые вели между собой государства, казавшиеся цивилизованными. Более того, наука изменила взгляд человека на космос и, следовательно, на создателя этого космоса. Галилей открыл новые небесные тела, система Коперника давно стала общепризнанной, а из законов Ньютона следовала структура Вселенной, едва ли согласующаяся с библейской историей творения. При этом ученые, подобные Ричарду Саймону, показали, что Библия, если ее анализировать филологическими методами как любой другой документ, оказывается гораздо менее связным творением, чем можно было бы ожидать от слова Божьего.
Англия, родина Просвещения, была образцом терпимости. Такие мыслители, как Джон Толанд, Джон Локк и Дэвид Юм стали гордостью ее культуры. Они пытались дойти до окончательных выводов, к которым может привести этот просвещающий, но так часто заблуждающийся человеческий разум. Во Франции мы встречаем Пьера Бейля (1647—1706), «великого апостола терпимости», который в эти не слишком терпимые времена бежал в Голландию, которая тогда была приютом всех свободных умов. Его «Исторический и критический словарь», составленный в Роттердаме, «до сих пор остается одним из самых впечатляющих документов, обличающих бесстыдные поступки человека и путаницу в его уме». Его «Рассуждение о терпимости», с другой стороны, задавало тон беспристрастному подходу к вещам и людям.
Здесь нам предоставляется случай поговорить об одном философе-просветителе, о Мари-Франсуа Аруэ, то есть о Вольтере. Странно, что этот человек, один из самых заметных борцов за свободу, равенство и братство, был также «злобным антисемитом» (Вайсс). В его «Философском словаре» легко можно встретить множество
«И поэтому я спрашиваю, господа, чего требуют для себя французские протестанты и другие люди, не являющиеся католиками? – Свободы и равенства прав. Теперь я прошу за изгнанный из Азии народ, который постоянно в дороге, постоянно вне закона, который постоянно преследуют вот уже более восемнадцати столетий, за народ, который принял бы наши обычаи и манеры, если бы мы включили его в тело государства теми же, общими для всех, законами, и который мы не можем попрекать его моралью, так как она является результатом нашего собственного варварства и тех унижений, которым мы его незаслуженно подвергли!»210 Вот как во времена Революции во Французской Национальной Ассамблее говорил один из депутатов. Евреи, не без некоторого противодействия, были уравнены в правах 27 сентября 1791 года. Наполеон построил свой «Наполеоновский кодекс» (1804 год) на идее, что все граждане равны перед законом. Он вводил его в употребление на всех завоеванных им землях, разрушая вековые традиции и давая народам возможность впервые вкусить свободы и равенства. Как и у всякого нового напитка, у равенства был странный вкус, и некоторые его отвергли. Лишь постепенно, по мере того как накатывались и откатывались волны революций XIX века, оставившие свой след во всех европейских странах, идеалы Французской революции утверждались в умах и на политической практике. Гитлер и нацизм, вышедшие из среды, которая так и осталась противником этих идей, предприняли последнюю решающую попытку отвергнуть и уничтожить их.
«Еврей остается евреем и в Германии, и в любой другой стране. Нам никогда не изменить этой расы, даже если бы она жила среди других народов веками», – говорит «Справочник Гитлерюгенда», изданный в 1937 году211. Это утверждение, часть доктрины, усвоенной этими всегда готовыми на подвиг героями, выглядит абсурдно, если поместить ее в контекст остальных нацистских верований. Разве раса не вопрос крови и разве кровь не меняется постоянно – в худшую или в лучшую сторону, смешиваясь с кровью других типов? Если же такая перемена невозможна, то как же Гитлер с Гиммлером собирались возвысить германскую расу, постепенно очищая ее кровь? И как тогда был бы возможен «грех против крови» через сексуальные отношения с презренной еврейской расой и с другими недочеловеками?
Фихте был «философом немецкой освободительной войны против Наполеона», мы уже встречали его в этом качестве. Его знаменитое «Обращение к немецкой нации» (1808 год) было написано еще тогда, когда французские войска стояли в Берлине. В этом обращении он одним из первых сказал, что, если погибнет Германия, вслед за ней погибнет и все человечество. «Фихте называли отцом немецкого национализма. Его также можно назвать и отцом немецкого антисемитизма. Его прославление немецкой нации шло рука об руку с нападками на евреев. В 1793 году он возражал против планов уравнивания в правах всех граждан, характеризуя евреев как государство в государстве, подтачивающее немецкую нацию. Еврейские идеи так же отвратительны, как и французские. Единственный метод, который заставил бы его примириться с уравниванием евреев в правах, был следующим: “в одну ночь отрубить всем им головы и заменить новыми, без единой еврейской мысли внутри”»212.
Люси Давидович считает, что со времен Наполеона освобождение евреев шло циклами, тесно связанными с успехами Германии на внешнем и на внутреннем фронте, сопровождающимися нарастающими волнами националистических чувств. Каждый шаг немецких евреев на пути к свободе всякий раз вызывал все большую антисемитскую реакцию. «Чем сильнее было стремление к национальному единству, тем острее вставал еврейский вопрос», – замечает Джордж Моссе. Одной из важнейших фокусных точек этих циклов стало, разумеется, объединение Германии фон Бисмарком в 1871 году. Начиная с этого времени атаки на евреев перестают быть выражением личного мнения или общетеоретическими рассуждениями по расовому вопросу, они воспринимаются как необходимые действия по защите национального благосостояния. И серьезность этих атак была прямо пропорциональна серьезности идей немцев о своей собственной ценности как Народа и о той роли, которую этому Народу суждено сыграть в судьбах мира. «Чужеродное тело» еврейства, хотя и представляло собой меньшинство в один процент населения, считалось весьма опасным для здоровья Народа. При этом оно было удобно в качестве козла отпущения всех проблем этой страны, внутренне глубоко разделенной и переживавшей глубокий психологический кризис.