Гитлер и его бог. За кулисами феномена Гитлера
Шрифт:
Его враждебность разуму была интеллектуальной, и само движение было, по сути, движением интеллектуалов-неудачников, потерявших веру в разум. Прежде всего, именно они и создали тот интеллектуальный фасад, без которого в эпоху науки невозможно было бы завоевать массы мелкой буржуазии – когда даже отрицание разума должно было быть рационально обосновано…
Эти тлетворные культурные и этические критерии были итогом длительного процесса, восходящего к началу XIX века, когда ум отворачивался от самого себя во имя философии жизни, воли к власти, грубого динамического витализма и постоянно отрицал европейскую рационалистическую традицию. Поколения философов, социологов, историков и психологов приложили руку к тому, чтобы “ум – противник души” [название влиятельной книги Людвига Клагеса] был низложен и заменен интуицией, кровью и инстинктом. На пьедестал взошла обычная глупость, что привело к беспрецедентному моральному банкротству и “поражению человечества”…
Это
Послушаем теперь, что говорил об этом Раушнингу сам Гитлер: «Мы стоим в конце интеллектуальной эры». «Ум, возвеличивающий сам себя, стал иллюзией жизни. Наша [национал-социалистическая] революция – не только политическая и социальная: мы стоим в начале огромных перемен в моральных концепциях и интеллектуальной ориентации людей. Лишь сейчас, с нашим движением, переходный период, средние века, заканчиваются. Человечество пошло по неверной дороге, но мы кладем этому конец. Законы Ветхого завета больше не действуют… Начинается новая эра магического объяснения мира, объяснения через волю – не через знание.
С истинным существом мира можно вступить в контакт лишь через наплыв чувств, через действие. Мне не нравится Гете, но я готов многое простить ему за одну фразу: «Вначале было Дело». Лишь человек действия осознает истинное существо этого мира. Человек неверно использует интеллект. Интеллект – это не гордость человека, это лишь инструмент, временно необходимый в борьбе за существование. Человек пришел сюда, чтобы действовать. Лишь действуя, он выполняет свое национальное предназначение. Умозрительные натуры, обращенные в прошлое, как, например, религиозные люди, – это мертвецы, которые проглядели смысл жизни. И именно немцам, которые столько купались в мечтах и мыслях, необходимо вновь открыть ту истину, что лишь действие и непрестанное движение могут придать жизни смысл»173.
Сопоставляя все то, что мы узнали о немецкой истории на дорогах, ведущих к Гитлеру, можно набросать некоторую общую канву, полезную для понимания целого. Первым серьезным контактом немецких племен с соседями по континенту было столкновение с Римом. После того, как они прошли практически по всей Европе и по части Северной Африки, назрела новая конфронтация с Римом, на этот раз связанная с принятием христианской веры. Те германцы, что оккупировали римские земли, перешли в христианство без труда, как показывает история Клодовеча (он же Кловис). Они делали это хотя бы для того, чтобы укрепиться на захваченной территории и повысить свой статус. (Многие стали основателями феодальных родословных деревьев, которые, раскинув ветви, превратились в дворянство голубых кровей, весьма христианское.) Они были движущей силой христианизации тех язычников, что жили на своих исконных землях. Многим немцам нелегко будет простить германскому королю Карлу Великому избиение тысяч упорствующих саксов. Однако Гитлер его простил, и чтобы заставить СС сделать то же самое, Гиммлеру придется издать специальный приказ.
Мы видели, что германский национализм родился в русле «романтического» направления Ренессанса и самым громким голосом в этом хоре был голос Мартина Лютера. Тогда впервые задумались о различии между римско-латино-валлийским югом и арийско-нордическо-германским севером. «Лютер презирал урбанистическую и гуманистическую культуру Возрождения, которая угрожала простому благочестию восхищавшего его крестьянства… Лютер был единственным религиозным реформатором, который осуществлял свои преобразования в националистическом ключе. В своей важнейшей работе “Воззвание к дворянству немецкой нации” он провозгласил, что говорит только с немцами и ради немцев, и призвал немецких принцев взять в свои руки управление церковью и избавиться от разлагающего влияния Рима. Немецкие политики, философы и теологи будут неоднократно цитировать его, интерпретируя его Реформацию как первое великое проявление немецкой души, отвергшей католическое христианство как латинское, антигерманское и космополитическое, как главнейшую, после международного еврейства, угрозу тевтонскому народу»174. В результате таких высказываний Лютера и энтузиазма, с которым они были встречены, Возрождение, распространяясь от Италии к Франции и Англии, лишь едва задело Германию. Возможно, одной из глубочайших причин успеха Гитлера является то, что Германия упустила возможность приобщиться к мировой гуманистической культуре175.
За лютеровской Реформацией
Первым эффектом этого специфически немецкого понимания нации, основанного на идеях расы и Народа (Volk), стала реакция на неудержимые наполеоновские завоевания и насильственное утверждение на завоеванных территориях принципов Французской революции. Немцы обратились к тому, что казалось им их истинными истоками, к деревне и воинственным обычаям предков, и создали «прусский дух» и Прусское государство. «Восточная Пруссия, в свое время собранная из залитых кровью и обращенных в христианство территорий Тевтонского ордена, так и не утратила своего феодального характера… Прусские ценности, военные и аристократические, стали священными сначала для немецкой элиты, а потом и для среднего класса. Опять исторические пути Германии и либерального Запада разошлись»177. Пруссия станет ядром государства Бисмарка, первой политической единицей, которую в полном смысле слова можно назвать «немецкой».
Чувство долга и прилежание в работе, внутренне присущие немецкому народу, привели к первому Wirtschaftswunder (экономическому чуду), которое направлялось группой политиков, промышленников, банкиров и военных. Они стали требовать для Германии достойного «места под солнцем» среди других европейских наций, снисходительно посматривавших на нее как на новичка. Изнутри Германия в то время как бы делилась на три части. Первая стремилась сделать из своей страны мировую державу, выразителем этих устремлений был Пангерманский союз. Второй частью было фолькистское движение, которое бежало от современного мира и индустриализации, скрывшись в скорлупе призрачного мира средневековых и доисторических фантазий. И наконец, просыпалась темная масса, четвертое сословие, пролетариат, с которым все больше приходилось считаться и на который традиционные классы посматривали со страхом. Политические интересы этих групп, существовавших внутри Германии, имели мало общего; но порой, в моменты кризиса, их на время сводило вместе чувство принадлежности к высшему народу с особой миссией в мире и для мира. Немцы, пишет Хаффнер, были «народом амбициозным».
Это чувство превосходства подверглось суровой проверке. В 1918 году Германия потерпела неожиданное и потому еще более ошеломляющее поражение, породившее миф об «ударе в спину». Закрепивший победу союзников Версальский договор содержал некоторые «унизительные» пункты, вызвавшие всеобщее возмущение. Надежда на отмщение стала общим стимулом, помогавшим народу самоутвердиться. Немцы черпали силу в особенностях германского характера и обращались к традиционным германским ценностям. То, что немцы – это особый Народ (Volk), способный отстоять свои претензии на мировую гегемонию, будет доказано. Все или ничего. Презренная Веймарская республика – это выкидыш Просвещения, отцами которого были победоносные союзники. Как только найдется лидер, способный соединить и направить разрозненные энергии Народа, его глубинные силы пробудятся и он сможет реализовать свои идеалы – он преобразует мир и наконец займет в нем достойное место.
Джордж Моссе пишет о «существенном отличии Германии от Запада», что часто называют Sonderweg – «особым путем». «Но была ли Германия единственной в своем роде в Европе? – спрашивает он. – В других государствах тоже были движения, сходные с новым романтизмом. Во Франции Баррес и Моррас также призывали к полному обновлению нации, к трансформации, которой должны подвергнуться и метафизические религиозные убеждения, и политическая деятельность. Однако нигде этот импульс не шел так глубоко, как в Германии, и нигде он не приводил к подобным последствиям. Важно подчеркнуть это еще раз, так как в последнее время немецкие историки рады указывать на параллели в развитии Германии и других западных государств. Да, сходство некоторых элементов есть, но специфика нового романтизма в Германии была совсем другой. Новая система ценностей, созданная романтической фолькистской идеологией, гораздо глубже уходила своими корнями в национальную психику»178.