Гитлер и его бог. За кулисами феномена Гитлера

ван Фрекем Джордж

Традиции самоотверженного поведения базировались, главным образом, на прусском прошлом. Дисциплина, уважение к военным чинам, честь мундира, прищелкивание каблуками, энергичная отдача чести, выкрикивание приказов и безжалостная муштра были так же обычны в XX веке, как и при Фридрихе II. Но то, что для большинства «новых романтиков» было лишь фантазией, с началом Первой мировой войны стало суровой реальностью. Идеалам слепого подчинения, безусловной дисциплины и самопожертвования следовали ежедневно. У тех, кто выжил, эти идеалы вошли в плоть и кровь. На смену тамплиерам и тевтонским рыцарям пришел рыцарь Дюрера, скачущий к неведомой судьбе между Дьяволом и Смертью. Его небом было блеклое небо нигилизма, расцвеченное облаками какой-нибудь возвышенной мечты или вовсе пустое. Несломленные в битве немецкие солдаты вернулись домой и стали членами Добровольческого корпуса. Здесь

они маршировали бок о бок с молодыми людьми, сожалевшими, что родились слишком поздно для прошедшей войны. Эти солдаты удачи, ландскнехты, потерявшие идеалы, но сохранившие привычки, служили примером поколению «перелетных птиц». И никто не сможет использовать их стремление к служению и заполнить пустоту их сердец лучше Адольфа Гитлера. Он построит из них свой Орден новых тамплиеров для защиты «Святого Грааля чистой крови».

Водораздел 1880 года

Здесь нужно еще раз уделить внимание важным изменениям в европейской культуре, предвестникам грядущих потрясений XX века. Точкой отсчета здесь является 1880 год. Важность этого времени – один автор назвал эти годы Zeitbruch 1880, разрывом или стыком времен, подобным Achsenzeite (осевому времени, времени великих перемен Карла Ясперса), – еще не получила общего признания в официальной истории. «В такие времена ощущается страшная боль, и страдание становится невыносимым. Все ждут спасителя, распятые видны повсюду. Быть может, этот мир стоит на краю гибели? Возможно, мы пришли к концу, к смерти истощенного человечества, и впереди лишь последние конвульсии. Но возможно и то, что мы стоим в самом начале, и впереди – рождение нового человека»²⁹². Искания Ренессанса, столетнее владычество интеллекта в век Разума подточили основы древней христианской веры и заложили основы чего-то иного. Обломки веры прошлого распадались, однако Разум не мог сказать, что придет ей на смену.

Мы видели ранее, что Джордж Моссе писал о «поиске практически осуществимого “третьего пути” – главной проблеме фолькистских исканий». Он говорил, что этот «третий путь» должен был стать альтернативой капитализму и марксизму. В этом пункте с ним нельзя согласиться – третий путь, который искало фолькистское движение, а вместе с ним и все те, кто пережил боль и неуверенность в период с 1880 по 1914 год, должен был не просто стать альтернативой капитализму и марксизму, но чем-то большим. С одной стороны, он должен был дать что-то взамен разрушенной веры христианского прошлого, с другой – защитить от неведомого грядущего, включая капитализм, марксизм, а также всесокрушающую индустриализацию и урбанизацию, разрушавшую все привычные традиции. Перемены – это то, чего человеческие существа, ограниченные и уязвимые, боятся больше всего.

Временное владычество тирана-разума, которому, впрочем, в Германии всегда не доверяли, не удовлетворило, если не сказать, разочаровало фолькистски настроенных и сходных им по духу людей. Им нужны были учения или практики, которые могли бы удовлетворить нужды всего человека в целом. Не хлебом единым жив человек, точно так же он не может жить и одним интеллектом. В нем есть миры витальных сил, импульсов, желаний; есть и физическое тело, его голод, нужда в движении, сексуальном удовлетворении, в здоровье; в центре же всего существа – душа, то место, где человек чувствует связь с душой народа, с природой, с Богом. Догматические ответы, которые давала религия, не могли удовлетворить поколение, наследовавшее критическим мыслителям Возрождения и Просвещения, не говоря уже о Мартине Лютере, который настаивал на праве каждого человека на непосредственный контакт с Богом и на необходимости личной веры для спасения, а также на том, что религиозные организации не должны вмешиваться во все это.

Теософское движение Е. П. Блаватской, основанное в 1875 году в Америке, мгновенно перенеслось в Европу и в Индию и было воспринято как откровение. (Первое немецкое отделение открылось уже в 1884 году.) Наконец-то появилось учение, которое, как указано в одной из предшествующих глав, обращалось ко всем частям человеческого существа, которое говорило, что Бог находится внутри человека, что с ним можно вступить в контакт и даже отождествиться, и которое положило конец страху вечного адского проклятия. Теософия предложила практическую духовную программу, дала объяснение прошлому человека, сопоставимое с аналогичными взглядами других религий, и даже нашла место для научных теорий и открытий.

«Теософия пронеслась по Европе как ураган, ее эффект сравним

лишь с эффектом Вагнера или Ницше. Возможно, Вагнер и создал собственную религию, но тогда не многие в Европе это понимали. Теософия, напротив, объявила, что является полностью развитой и структурированной религией – или, скорее, окончательным и высшим синтезом всех религий, всеохватной и всеобъясняющей сверхрелигией будущего. Своим существованием она угрожала всем другим религиям, что вызвало в их стане серьезное беспокойство. Теософия, провозгласившая, что основывается на “эзотерическом буддизме” и иерархии “тайных учителей”, обладающая универсальным охватом, создала комплексную схему, способную включить в себя все другие верования»²⁹³.

Одновременно с теософией вновь возродился оккультизм – исследование реалий, недоступных обычным органам чувств. Человек – существо комплексное, и оккультизм, как и религия, всегда интересовал его. Практика обоих, по сути, идентична. Церковь, проклинающая оккультизм, использует магические формулы для претворения хлеба и вина в плоть и кровь своего Бога – впрочем, лишь «великие» религии отмежевываются от оккультных практик. Если определить духовность как истинную сущность всякой религии, как религию без догм, тогда всякая духовность необходимо будет оккультной. Однако духовным является далеко не всякий оккультизм.

Оккультизм всегда был частью европейской культуры, но его часто загонял в подполье нетерпимый европейский темперамент, и ему так и не удалось достичь зрелости. («Большей частью европейский оккультизм славится толстыми трактатами и ничтожными результатами – по контрасту с оккультизмом на Востоке, который базируется на строжайшей дисциплине, тщательных умственных и физических упражнениях и постоянном руководстве учителя или “гуру”» (Петер Левенда²⁹⁴).) Как ни странно, век Разума в Европе был одним из самых оживленных оккультных времен. «Ни один исторический период не может похвастаться таким количеством удачливых спиритов, магов, шарлатанов и им подобных, как время, которое обычно называют эпохой разума и просвещения… Со времен Просвещения теневая сторона разума становится необычайно привлекательной; по всей видимости, это было необходимо для того, чтобы сбалансировать резко выраженную рациональность буржуазного периода»²⁹⁵. Начиная с 1880 года – линии разлома между двумя мирами – оккультизм вновь выходит на первый план.

Если посмотреть на это глазами того времени, такой поворот событий покажется очень естественным. Генри Герц только что обнаружил электромагнитные волны, Вильгельм Рентген открыл свои лучи. Гульемо Маркони, используя невидимые волны, послал первые сообщения, а Генри Беккерель, за которым последовали Мари и Пьер Кюри, открыл первые элементы, излучающие энергию без всяких видимых причин. Как раз тогда, когда ведущие ученые провозгласили, что наука дошла до своих естественных пределов – осталось заполнить лишь несколько белых пятен, – физика вырвалась из трехмерного мира в мир релятивистский и квантовый. Почти тогда же Фридрих Ницше писал в своих работах о «воле к власти», «сверхчеловеке» и «переоценке всех ценностей». Работы Ницше и его почитателя Генри Бергсона, создавшего философию потока сознания и «жизненного порыва» (elan vital), поведут человечество из крепости позитивизма новыми путями витализма к Зигмунду Фрейду. Импрессионизм в 1880 году уже достиг своего расцвета и начал раскалываться на другие художественные школы. По его пятам шел символизм Бодлера, Рембо, Верлена, Малларме и Валери, которые сейчас стоят, как статуи богов, у входа в мир модернизма.

«Может быть, дело лишь в случайности произвольной выборки, – пишет Эрик Хобсбаум в своей книге “Эпоха империи: 1875—1914”, – но и теория квантов Планка, и переоткрытие законов Менделя, и “Logische Untersuchungen” (“Логические исследования”) Гуссерля, и “Интерпретация сновидений” Фрейда и сезановский “Натюрморт с луковицами” датируются 1900 годом… Это совпадение во времени коренных нововведений в различных областях все же поразительно». Несколькими страницами позже он походя заметит: «Мы склонны недооценивать моду на оккультизм, колдовство, магию, парапсихологию (которыми занимались некоторые ведущие британские интеллектуалы), а также на различные версии восточного мистицизма и восточных религий, охватившую пограничные области западной культуры»²⁹⁶. Мы, его читатели, этой повальной «моды» не проглядим, ведь она была частью той, еще не получившей названия революции на разломе истории, которая приведет к опустошительному землетрясению Первой мировой.