Глаголь над Балтикой

Колобов Андрей Николаевич

Сзади сверкнуло и грохнуло, и тут же заметался луч прожектора, стремясь найти кого-то как раз там, где должен был находиться "Храбрый". Постригаев подпрыгнул от неожиданности: как же быстро на войне тишь и полная радужных надежд благодать сменяются огнем и смертью! Вот рявкнуло во второй раз, но теперь Лев Георгиевич уже знал, куда смотреть, а потому отлично видел, как вспышки залпа осветили на секунду силуэт высокобортного трехтрубного корабля, идущего никак не далее пары миль от "Грозящего". Никак "Аугсбург", или кто-то из его "систершипов"?

Постригаев коротко матюгнулся. Нет, ну это же надо, в такие потемки, и такая неудача! "Грозящий" и "Храбрый", можно сказать, вытащили лотерейный билет, один

на миллион, только не призовой, а совсем проигрышный, потому что сейчас этот долбанный крейсер разнесет их на очень маленькие обугленные щепочки, потому что...

Но тут чуть в стороне от ищущего луча прожектора вдруг основательно рявкнуло и "Храбрый", как германский крейсер до этого, на миг осветился вспышками собственных выстрелов. А затем что-то сверкнуло, бахнуло, и луч света исчез также неожиданно, как и появился.

Ничего ж себе! Молодцы с "Храброго" первым залпом снесли гадам прожектор!

Тут мысли Постригаева наконец-то приняли совсем другое направление: крейсер, это конечно сила, способная днем сокрушить обе канлодки без особого напряжения. Но в ночном-то бою, да на короткой дистанции его стопятимиллиметровые орудия не ровня шестидюймовкам "Грозящего", а на "Храбром" те же пушки, что и у немца. Орудия на немецких крейсерах размещались не слишком удачно, так что одновременно он сможет стрелять от силы из шести, ну, может, семи стволов, а мы будем отвечать из шести, из которых два потяжелее калибром. И "Аугсбург", или как-его-там пока не пристрелялся по "Храброму", а "Храбрый" уже попал, и про "Грозящего" немчура пока ничего не знает...

Постригаев видел, что ствол его баковой шестидюймовки уже развернулся на вражеский крейсер.

– Готовы, орлы?
– окрикнул он комендоров с мостика

– Так точно, вашсковородь!

В этот момент "Аугсбург" дал третий залп.

– Огонь!
– гаркнул Постригаев. И как только обе шестидюймовки "Грозящего" с грохотом отправили снаряды в сторону вражеского крейсера, приказал:

– Восемь румбов влево!

В изменении курса Лев Георгиевич видел несколько смыслов сразу - немцы наверняка ответят, но там, куда они будут целиться, "Грозящего" уже не будет, а кроме этого, поворот выводил канлодку на параллельный немцам контркурс и тут уж его артиллеристам будет раздолье. Правда, и немецким тоже, но ведь старарт-то у них не двужильный, по двум целям одновременно огонь корректировать не сможет. Значит, выцеливать его будут наводчики на местах, а это все же не так опасно, хотя на двадцати-то кабельтовых...

Поворот завершился, тут же шестидюймовки "Грозящего" ударили вновь, и борт "Аугсбурга" осветила вспышка разрыва. Попадание?! Да это же просто праздник какой-то!

– Беглый огонь!

Но еще до того, как "Грозящий" послал вторую пару "гостинцев" вражескому крейсеру, вновь ударили пушки "Храброго". И один снаряд нашел-таки свою цель, выбив массу малиновых искр в корпусе крейсера - вспышки в этот раз почему-то не было видно, о чем Постригаев пожалел, поскольку разрывы снарядов хорошо подсвечивали крейсер. Но жалеть оказалось совершенно не о чем, потому что сквозь сумрак ночи показалось что-то багровое, почти тут же полыхнувшее открытым пламенем: на крейсере начался пожар. В этот момент снова ударили шестидюймовки "Грозящего", и вновь - попадание!

Вот на корме крейсера засверкали выстрелы - это артиллеристы, чьи орудия нельзя было навести на "Храбрый" ударили по новой, внезапно появившейся цели. Что-то тяжко взыкнуло над головой командира "Грозящего", но попаданий не было, очевидно вражеский залп лег перелетом.

– Бейте его, ребята! Мы его раскатаем!
– азартно взревел Постригаев. Немцы, наконец-то нащупали "Храброго" и тот горел, получив уже второй снаряд, но ведь и "Аугсбург" вздрагивал от новых и новых попаданий. Лев

Георгиевич чувствовал, что весы Фортуны заколебались: безусловно, что крейсер способен выдержать куда больше снарядов, чем его канлодка, но сейчас артиллеристы "Храброго" и "Грозящего" буквально фаршировали "Аугсбург" огнем и сталью. Стрельба немецкого крейсера сбилась и стала какой-то заполошной, его бак полыхал огнем. Постригаев, плотоядно улыбаясь, уже предвкушал триумф двух отважных Давидов над зарвавшимся Голиафом...

...когда черная ночь позади "Аугсбурга" вдруг расцвела вакханалией огня. Глухой удар потряс "Грозящий", а еще несколько снарядов подняли столбы воды вокруг канонерской лодки. Свист осколков прорезал ночь, и один из подносчиков бакового орудия тяжело застонал, упав на колени. Лев Георгиевич скорее чувствовал, чем видел, как растекается под несчастным лужа темной крови.

Один лишь взгляд на "Храбрый" подсказал Постригаеву, что битва, в сущности, окончена: его верный товарищ горел сейчас от носа на две трети корпуса, и сквозь охватившее кораблик пламя видно было только перекрученное железо. Лишь на корме сохранялся какой-то порядок, рявкнула пушка... но это была агония.

За "Аугсбургом" шел дредноут. Чертов дредноут чертова хохзеефлотте, он притаился во мраке, неторопливо выцеливая русские корабли. И когда Лев Георгиевич уже поверил в свою удачу и в то, что они смогут сокрушить вражеский крейсер - один, всего лишь один залп гигантского корабля расставил все по своим местам. Если выстрелы "Грозящего" качнули весы Фортуны в пользу русских, то удар, нанесенный дредноутом, просто сорвал эти весы с крючка, отшвырнув их далеко в сторону.

"Похоже, они приняли "Храброго" за кого-то более крупного, может быть - за "Славу" или "Сенявина"" - в каком-то оцепенении думал Постригаев: "И ударили по нему одиннадцатидюймовыми, а по нам долбят противоминным калибром. Но какая, в сущности, разница? Проживем чуть дольше "Храброго", только то и всего. И даже переносить огонь на новую цель нет никакого смысла - линкор мы даже не оцарапаем, а вот крейсеру наши снаряды все же чувствительны". Дредноут ударил вновь, и два шестидюймовых снаряда вошли под верхнюю палубу "Грозящего". Грохот разрывов, вспучившаяся сталь, чей-то заполошный, исполненный муки крик... Что-то резко толкнуло Льва Георгиевича в плечо, но боли он не почувствовал, лишь только по коже, толчками, хлынуло что-то горячее. "Ранен" - проскочила паническая мысль, ну да снявши голову, по волосам не плачут. Вновь ударили обе шестидюймовки, в надежде забрать как можно больше врагов с собой, а "Храбрый" уже не стрелял, потому что лежал почти на боку, да и похоже, на нем уже не осталось в живых никого, кто мог бы вести огонь. Лев Георгиевич схватился за раненное плечо - наконец-то пришла боль.

– Четыре румба вправо!
– хрипло выкрикнул он, но не потому, что рассчитывал сбить немцам прицел, а потому что хотелось сделать хоть что-то, а не погибать, покорно идя на заклание. Но рулевого на месте не было, и Постригаев не сразу сообразил, что тот лежит, свернувшись калачиком без движения тут же. Рявкнули шестидюймовки, но сейчас командир погибающей канонерской лодки смотрел не на горящий "Аугсбург", по которому стреляли с "Грозящего", а на две низкие тени на его фоне, скользнувшие к "Храброму".

"Миноносцы... На кой ляд они отправили миноносцы, ведь "Храбрый" уже все?" - подумал Лев Георгиевич, но вдруг краем глаза заметил какое-то движение. Он повернул голову, чтобы разглядеть знакомый силуэт корабля, только что перерезавшего курс "Грозящего", и даже открыл было рот для того, чтобы сказать что-то ободрительное уцелевшим комендорам на баке. Но в этот момент под мостик "Грозящего", на котором стоял Постригаев, ударил тяжелый снаряд, пламя прянуло во все стороны...

Боли он не почувствовал.