Глаголь над Балтикой

Колобов Андрей Николаевич

Вдруг руку опять схватило. Уже сколько она не беспокоила Николая, но вот сейчас боль вновь толкнулась в плечо. Кого он пытается обмануть? Алексей Еникеев был ему лучшим другом, а его жену он искренне любил: не как мужчина любит женщину, конечно, а как брат любит свою сестру. Причинить ей боль казалось чем-то невозможным, как немыслимо взрослому мужчине ударить кулаком в лицо пятилетнему ребенку. Но именно это Николай сейчас и должен был сделать. Драться насмерть не страшно, потому что некогда бояться, по-настоящему страшно только ожидание смертной схватки. А вот причинить боль женщине...

"Соберись" - сказал

сам себе кавторанг. "Не ты виноват в том, что Алексей..." - даже мысленно заканчивать фразу не хотелось, но Николай пересилил себя: "Погиб. Не ты убил его, а немцы. И боль Ольге сейчас тоже причинишь не ты, а те, кто убил ее мужа". На словах все получалось хорошо, но кавторанг готов был благословлять каждую секунду, отделяющей его от встречи с женой своего друга. Точнее - вдовой, но вот этого Николай не мог заставить себя произнести даже в мыслях.

Не было никакого смысла оттягивать неизбежное, но странное чувство радости на мгновение охватило Николая, когда извозчик, ошибившись, свернул не на ту улицу - маршрут удлинился минуты на три, отложив тягостное объяснение. На целых три минуты.

Но вот и прекрасно знакомый, такой уютный дом четы Еникеевых. Налитые свинцом ноги, которые, казалось, и вовсе невозможно оторвать от земли, вдруг сами понесли Николая к парадному. Никогда еще Николаю не приходилось делать подобного - говорить мужчинам о погибших сослуживцах, даже друзьях, это совсем другое. Ладно, хватит сантиментов - выругал себя капитан второго ранга. Есть дело, которое нужно сделать, и точка.

Как в тумане Николай поздоровался с горничной, отдал ей фуражку, шагнул вперед...

Дверь в гостиную открылась и кавторанг, открыв было рот для приветствия, не смог его закрыть. Все заготовленные слова внезапно вылетели из головы, в глазах потемнело, а сердце, подпрыгнув, ухнуло вниз. Господи, да что же это такое?!!

– О, Николай, неужели это Вы? Какой приятный сюрприз!
– Ольга всегда выглядела восхитительно, сколько помнил ее кавторанг, но сейчас она поражала воображение: стоявшая перед Николаем молодая женщина просто лучилась счастьем и этот чудный внутренний свет одарял ее неземной красотой. Она сделала шаг назад, не столько пропуская Маштакова в дом, сколько приглашая полюбоваться собой - и было чем! Чистая кожа, огромные сияющие глаза, очаровательный румянец, светлые локоны, убранные в простую, элегантную прическу. На Ольге было очаровательное белое платье свободного кроя, но оно уже не могло скрыть заметно округлившийся животик.

Если что-то и омрачало семейное счастье княжеской четы, так это отсутствие детей, и Николай знал, что супруги сильно расстраивались по этому поводу. Они обращались к медицинским светилам - впрочем, тема была донельзя деликатной, и Николай всегда обходил ее, потому что помочь ничем не мог, а его сочувствие вряд ли было уместно. 

И вот, наконец, у них все получилось. Да только никогда не увидеть Алексею Павловичу собственного сына, не подержать его на руках, не подбросить в воздух, наслаждаясь заливистым детским смехом. А мальчик (почему-то Николай ни секунды не сомневался, что будет именно мальчик) не увидит своего отца живым. Лишь фотография с траурной каемкой, да рассказы старших...

Предложи в этот миг Николаю муки вечные в обмен на жизнь князя - и кавторанг шагнул бы в ад с облегчением.

А Ольга, полагая

что причиной шокированного вида Маштакова является она сама и гордая произведенным эффектом, продолжала:

– Вы нас извините, Николай, что не поставили Вас в известность сразу же. Алексей был вне себя от счастья, боялся сглазить, да к тому же настоял, чтобы я показалась одному хорошему доктору в Ревеле. Он разрешил мне написать Вам по возвращении в Гельсингфорс, только я еще не успела - оказывается, в моем положении столько всяких нюансов! Иной раз надо что-то сделать, а заставить себя не получается. Только Вы не думайте, что я ленилась Вам писать!
– госпожа Еникеева шутливо погрозила Николаю пальчиком:

– Я трижды бралась за перо, и представьте себе - не могу двух слов меж собой связать. Это я-то!
– смеялась Ольга, почитавшаяся обществом одной из самых остроумных красавиц Гельсингфорса.

– Но что это я все о себе, да о себе... Точнее - что это обо мне, да обо мне одна только я и говорю!
– притворно надула пухлые губки Ольга:

– Николай, ну скажите уже как Вы рады за нас, что же Вы молчите!

– Ольга ???, я...
– страшная догадка заставила вздрогнуть княгиню, и она обеими ладонями схватила кавторанга за руку

– Что-то с Алексеем?! Что?!!!

Николай с трудом пропихивал слова сквозь одеревеневшую гортань, но видел лишь одно - как яркие огоньки радости и счастья медленно истаивают в огромных глазах жены... вдовы его друга, покрываясь пеплом мучительной боли.

– Алеша... Боже мой!
– всхлипнула она, закусила губу и слезы хлынули по утратившему краски лицу. Николай шагнул вперед.

Он совершенно не помнил, сколько они простояли так - он, обнявший ее за плечи, и она, уткнувшаяся ему в грудь, плачущая беззвучно и безутешно, навзрыд. Помнил только, как сотрясалось в рыданиях хрупкое тело под его рукой и всепоглощающее, рвущее душу чувство абсолютного бессилия.

Наконец Ольга отстранилась

– Спасибо Вам, что это Вы пришли. Вы... потом приходите еще, не забывайте нас. С Вашей Еленой...
– она всхлипнула:

– Вам всегда здесь будут рады. И Алеша был бы рад - но тут самообладание вновь изменило Ольге, и она прижала невесть откуда взявшийся платок к губам.

– Николай, Вы ступайте сейчас.
– произнесла она шепотом.

– Если я могу что-то для Вас сделать...
– голос кавторанга предательски дрогнул.

– Вы... потом, ладно? Сейчас мне нужно побыть одной. Простите!
– Ольга развернулась и быстро прошла в дом. Николай постоял еще немного, но, понимая, насколько он бессилен чему-то помочь, шагнул за порог и закрыл за собою дверь.

***

Было прохладно, но так даже и лучше - Николай открыл иллюминатор, подставив лицо свежему ветерку. Тот хлынул в прокуренную каюту, разгоняя клубы табачного дыма - кавторанг уже высадил две трубки и раздумывал, не набить ли третью. В шкафчике дожидалась своего часа невесть как завалявшаяся там бутылка "Фрапэна" - изрядно дорогого коньяка, распечатать которую все никак не находилось повода. Сейчас повод как будто был, но Николая мутила одна только мысль о крепких напитках. А вот пересохшее горло после крепкого табака саднило немилосердно.